Вперед по длинному глинистому коридору, в самый конец, отодвигаем засов, приоткрыв нашу крепкую дверку. Нельзя! Волна чуть нас не снесла, кое-как приперев камнем дверь, сейчас же назад, в другой незаметный выход. Но вода сочится уже повсюду, воде тоже так любопытно, как мы здесь устроились, какие у нас кроватки, она льется тонкими ручейками между ножек стола, пианино, шкафа. Вода тоже любит побегать, поиграть в догонялки.
Бежим верхним ходом, быстро-быстро, туда, где как будто суше, хотя и там уже тоже… Вода брызжет сверху, проступает снизу, мочит лапы. Значит, в противоположную сторону, рой, рой, рой быстрее насквозь, про это писал мне любимый папа – тут надежней, короче, но и тут вода – снова назад. Последний шанс здесь – пробиться сквозь эту насыпанную щебенку, эту гниль и вонь, не жалея себя. Мы сюда никогда не ходили, но вот и пробил час. Тяжко, смрадно, но мы все ближе, вот и жидкая грязь, постепенно рассеивается и невыносимый запах – наконец прореха. Небо. Блеклое, без звезд, на голову валятся ледяные прозрачные стены. Но все-таки это небо, а это твердь. Стоим израненные, шатаясь, по колено в воде, мчится поток, новый вал, через четыре мгновения здесь не будет никакой тверди, вцепляюсь зубами в светящийся обломок. Нет, никакой это не обломок, а железная коробочка. Пахнет шпротами, что ж, очень кстати, толкаю тебя в твой новый корабль, ты смятена, но, к счастью, послушна. Нет, на двоих здесь нет места, обе потонем. Я дождусь другой лодки. Порыв ветра относит тебя прочь. Новая волна – опрокидывает мордой вниз, тащит вслед. Плыву, плыву за тобой, ты тянешь мне руки, кричишь, отплевываешься. Лучше вычерпывай воду! Слышишь, вычерпывай воду! Прямо ладонями, да! Вода тяжело полощет загривок, ледяная волна снова накатывает сзади.
Греби не греби, шерсть намокла, тянет кольчугой на дно, хвост не слушается, застыл, усы ничего не чуют, глаза не глядят, кровавый туман застилает промокшую землю, дождь, кажется, глохнет, или это я уже ничего не слышу, кровь. Рассвет, успеваю сообразить, это рассвет и багровое утро. Холодный глоток, второй, третий – когда же кончится дождь? Нет, так и бьет, так и льет на землю свои потоки свихнувшийся старик китаец. Смывает новой гармонией старую землю. Исцеляет раны так просто, смертью. Прощай, родная. Больше ничем тебя не обеспокою.
Вот мое маленькое завещание. Если выживешь, ты должна, ты обязана, слышишь. Не забудь только вычерпывать воду, и плыви, плыви прямо к безумному старикашке, в его хижину, а наступит зима, зазвенят морозы – скользи по льду, танцуй фигурно, прыжки, вращения, пружинкой вверх и мягкое приземление. Когда кончатся льды, забелеют сугробы, упрямо бреди сквозь них, сквозь метель, лапландка нарисует тебе на сушеной рыбе дорогу, усадит на лучшего в стаде оленя, варежки не забудь, обхватив покрепче горячую шею. А растает зима, пойдут пески и ветер, пересядь на верблюда, пей побольше, поменьше нюхай – от верблюдов слишком кислый вонючий запах. Пройдут и пески, дальше начнутся горы, пересаживайся на ослика, аккуратно, медленно поднимайся по горным тропам. Но вот и равнина, люди в соломенных конусах-шляпах – китайцы. Среди пожухшего, пожелтевшего без воды риса.
