Так он провёл несколько дней января. А потом старая тоска разобщённости напала на него. Однажды утром, никуда не поехав, он взял да и позвонил Оле. Ему хотелось выпросить Макса на горку, но, оказалось, в тот день они уже были приглашены Владимиром в цирк. «Мы в цирк! – завопил Макс, выхватив трубку. – А ты что делаешь?» Иван сказал, что купил ему диск с мультиком про капитана Врунгеля, и вчера с удовольствием сам посмотрел все тринадцать серий. Тут Оля отняла телефон у сына. «Извини, мы опаздываем», – сказала она и повесила трубку.
«Пожалуй, пора отвыкать от Макса», – подумал Иван, и от этой мысли сразу стало темно. Он засомневался: не посмотреть ли Врунгеля ещё раз?
«Да нет, – я понимаю, – сказал он сам себе, репетируя речь, и голос его был покорный. – Я ни на что не претендую, кроме человеческих отношений между нами…» – Нет, так плохо, так нельзя говорить. Надо сказать: «Я не претендую на то, чтобы гулять с ним, как раньше. Но если мне очень захочется увидеть его – я имею на это человеческое право».
Это была неудачная речь. Да и бог с ней! Неудачная речь, которую никто не слышал – это пустяк.
Поразмыслив немного, Иван налил в термос чаю, отыскал шерстяные носки и поехал на дачу. Нескольких оставшихся светлых часов как раз хватило ему, чтобы откопать калитку и сбросить с крыши снег. Не то что без его вмешательства крыша рухнула бы – вряд ли. Выдерживала и не такое. Но как человек, лишённый в повседневной жизни физического труда и по нему тоскующий, он не мог упустить возможность вспотеть.
Снег тихонько мёл Ивану на волосы, и на расчищенную крышу, забеливая его чёрный труд. Он чувствовал, как светлеет в уме от большой тишины, и ему не хотелось в город.
Скоро над лесом Иван приметил юный закат – каплю розового развели в белом. Пора было возвращаться.
С мутным от усталости взглядом, буквально стеная от голода (термос с чаем не помог), он примчался домой и съел кастрюлю бабушкиной лапши. Ему показалось: день избыт, насколько возможно. Даже печаль о Максе отступила – никакие тревоги не станут терзать человека, скинувшего с крыши горы снега. Он уснул, едва коснувшись подушки, а посередине ночи его разбудил звонок. В страшной сновидческой уверенности – что дедушке плохо, а они на даче, и по снегу не выехать – Иван схватил телефонную трубку. Звонила мама.
«Спишь? – спросила она, услышав его дикий непробуждённый голос. – А я надеялась, полуночничаешь». «Нет. Я не сплю», – пробормотал Иван, включая свет, и улыбнулся от облегчения, обнаружив себя не в снегу, не в странном мире из вечных сумерек, а в уютной и доброй московской ночи.
