Реки Гадеса[(неполный перевод)] | страница 7

Фелька лениво встала, потянулась и почесала в паху, Стефания протерла глаза и начала укладывать в углу сенники, а Леокадия поковыляла под окно, села на корточки и взглянула на свои опухшие колена. Ни одна из заключенных не сказала другой «добрый день». Фелька — так как требовала, чтобы это ей первой говорили, Стефания — потому, что считала что это пожелание является в казематах УБ лишенным смысла, и Леокадия — потому что хотела приветствовать только Стефанию, которая все равно ничего не услышала из-за её абсцесса ушей.

Дверь камеры открылась с грохотом. Вошла через нее толстая вахтерша прозванная заключенными "свиноматкой". Встала в двери, ладони сжала в кулаке и вбила их в свои могучие бедра, опоясанные широким военным поясом. Беззвучно оглядела заключенных. Вдруг подняла голову, и ее угловатый подбородок, покрытый несколькими жесткими волками, указал на Леокадию.

Тхожницкая поднялась навытяжку.

Звеньевая Альфреда Зависьлян протиснулась между фрамугой дверей и «Свиноматкой». Стройная сорокалетняя крашеная блондинка в идеально скроенной форме качнула пальцем. Леокадия сжав зубы подошла к ней, сохраняя предписываемое вертикально выпрямленное положение. Не позволяла себе хромать, чтобы облегчить боль в опухших коленях. Альфреда Зависьлян улыбнулась дружески Леокадии.

— Слушай, старая сука, — сказала она, обвивая заключенную вонью цветочных духов. — Мы уже перестаем быть снисходительными к тебе. Ждет тебя сам начальник. Если ему ты не скажешь того, что хочет, ты пойдешь в специальную комнату. Это помещение темное и настолько низкое, что ты будешь вынуждена сидеть там на полу.

Там есть пауки. Ты проведешь там много ночей совершенно голая. Ты не сможешь там выпрямиться, будешь вынуждена только сидеть. И тогда пауки облепят тебя. По стопам, бедрах будут ползать, в «ципу» твою старую вгрызаться начнут… — и щелкнула пальцами.

— Ну, идем! — буркнула «Свиноматка» на этот знак.

Леокадия почувствовала в пищеводе горячий картофель, втянула легкими испорченный воздух камеры, взглянула в зарешеченное окошко, поцеловала Стефанию и пошла, толкаемая «Свиноматкой» по коридору. За плечами слышала рыдание обеих сокамерниц. Шла медленно, и почти не видя куда, из-за слез, текущим по ее горящим щекам.

Скорее она погибнет за Эдуарда, чем её сломают. Однако непоколебимость ее имела определенные границы, о которых, однако — слава Богу! — они не имели ни малейшего представления. Не знают, что она сломалась бы, если бы только услышала одно единственное предложение. Но они никогда не поймут, никогда не выдумают, из-за чего предала бы «убовцом» всех и каждого, и даже Эдуарда. Была уверенна, что выдала бы своего кузена без колебания, если бы предложение палачей звучало так: скажи нам, где он, и ты в награду поедешь во Львов, и будешь там любоваться желтыми осенними листьями Иезуитского Сада.