— Я могу сказать вам, что именно,— говорю я. — Я бы вас больше никогда не побеспокоил.
Из темноты возникают очертания раковины для оркестра, похожей на большой причудливый торт. Я говорю: «Давайте посидим» — и веду Ингрид за угол на боковую дорожку, где ранним летом цветет огромный куст рододендронов — там, я знаю, есть скамейка.
— А вам было бы неприятно, если бы я больше не назначил вам свидания? —спрашиваю я, и она, словно застеснявшись, произносит только:
— А как вы думаете?
Я молчу и обнимаю ее за плечи. Она придвигается ко мне, и я думаю: «Чудно все-таки, какая малость может все изменить — вот ты безразлично трусишь по жизни день за днем, и вдруг она начинает казаться тебе совершенно удивительной...»
— Что это у вас в кармане? — спрашивает она.
Я снимаю с ее плеч руку и выпрямляюсь.
— Книжка.
— Такое впечатление, точно кирпич.
Вынимаю книгу из кармана и верчу ее в руках.
— Это «По ком звонит колокол». Читали?
Господи, конечно нет, говорит она, где там читать книги. Она получает три еженедельных журнала, и даже на них из-за телика времени не хватает. Почему-то не люблю это слово — «телик». В воображении сразу возникают тучные невежды, которые кудахчут, словно куры, слушая остроты вроде тех, что печатают на цветных открытках, насчет толстопузых личностей, ночных горшков и тому подобного. Ну, вы знаете. Вот почему я верчу в руках книгу и молчу. Я всегда испытываю приятное ощущение просто оттого, что держу книгу, — кажется, что это что-то стоящее, непреходящее. Не то, что телевизор, который можно включить и выключить, повернув ручку, совсем как водопроводный кран. Жаль, думаю я, что она не любит читать: ведь это значит, что мы никогда не сможем обсуждать книги, которые мы оба прочли, или советовать друг другу, что прочесть.
— По этой книге был поставлен фильм, — говорю я ей, просто чтобы что-то сказать. — С Гарри Купером и Ингрид Бергман.
— Моей тезкой.
— Что?
— Я имею в виду Ингрид Бергман. Ведь меня назвали в ее честь. Мама одно время была без ума от нее. От нее и от Лесли Ховарда. Если бы я была мальчиком, меня, наверно, назвали бы Лесли.
— Я как раз думал, что у вас странное имя для англичанки, — говорю я. — И собирался спросить, почему нас так зовут.
— По-моему, совсем не странное. Мне оно нравится.
— Странное не в смысле «плохое». Я хотел сказать, что оно необычное.
— А вы бы предпочли, чтобы меня звали Мэри, или Барбара, или еще как-нибудь в этом роде?
