Выйдя из душа, я набрала номер Арика. Опять он тяжело дышит, неужели куда-то торопится? Или уже успел с кем-нибудь повздорить, с него станется.
– Ирис? Здорово! Ты еще дома?
– Собираюсь в аэропорт, только закину Кешет к Сан… к дедушке.
– Надеюсь, привезешь что-то действительно стоящее и, как ты умеешь, неожиданное. Знаешь, я тут немного тороплюсь, так что счастливого полета, я побежал.
– Спасибо, – ответила я уже никому и пошла готовить кофе. Кешет, как всегда, когда я направлялась на кухню, весело спрыгнула с кресла и побежала рядом.
– Эй, Кешет, тебе лунго или ристретто? А мне сгодится и растворимый.
Шустрый парень, торговавший цветами в терминале аэропорта Бен-Гурион подсчитывал выручку и, похоже, был ею доволен.
– Интересно, почему цветочники из международных аэропортов никогда не появляются в Форбс? – глядя на него, спросила я дедушку.
– Потому что самые умные. Это все твои вещи?
– Как всегда только самое необходимое, – как будто что-то было не так, и я даже принялась оправдываться. – Все, что мне нужно, я куплю на месте, ненавижу тяжелые сумки, ты же знаешь.
– Купи теплый свитер, – дедушка недоверчиво оглядел мою легкую курточку, – в Будапеште холодно.
Я торопливо закивала, видя, что он все еще не хочет отпускать меня в обитель своей несчастливой юности.
– А более элегантного саквояжа у тебя не нашлось?
– Это же папин офицерский рюкзак, он удачу приносит.
– Удачу, – передразнил дедушка Рубен. – Да у него дыра на кармане прожжена.
– Это Шломо, – буркнула я. – Задел, когда мангал на берегу разжигал. Я его тогда чуть не убила.
– Зря.
Выяснять, что именно зря, не было времени.
– Я тебя тоже люблю, – я обняла дедушку и очень вовремя, потому что именно в это время объявили мою посадку. – Со мной все будет хорошо, даю слово.
Дедушка Рубен, наконец, улыбнулся.
– Похладнокровнее с венграми, среди них встречаются очень обаятельные ловеласы.
– К обаятельным ловеласам у меня стойкий иммунитет.
– Вот это-то и плохо. И не ходи, пожалуйста, как павлин, не забывай, что ты в Европе, чтоб её смыло!
– Обещаю, что Израиль не опозорю.
Парадоксально, но Рубен Боннер, не простивший Европе Холокоста, так и остался европейцем: деликатным, сдержанным и элегантным, совершенно не ассоциирующимся с разудалой южной страной, за которую всегда готов был стоять до последней капли крови.
Беспечность не входила в число моих недостатков, но я никогда всерьез не задумывалась, какой же счастливый билет в действительности вытянула у судьбы Европа, жившая в пещерах и одетая в звериные шкуры, в то время, когда на Востоке были передовые врачи и астрономы. И так красиво обошедшая всех в наше время, если только не принимать в расчет тошнотворную теорию Жозефа де Гобино о превосходстве арийской расы над остальными.
