Вирджил не знал, какие отношения были между супругами. Его собственная мать обожала отца, они были счастливой парой.
…Впрочем, он даже не пытался сравнивать Фенис с матерью или с какой-нибудь другой женщиной.
«Что с тобой, Вирджил? — допытывались его сокурсники. — Поехали с нами в Плей-хаус, там такие хорошенькие актрисы!»
Но Вирджил не получал никакого удовольствия от вечеринок. Его мысли витали слишком далеко.
«Разве этих неживых кукол с размалеванными личиками, нарочито веселыми голосами и кокетливыми глазками можно поставить рядом с Фенис?» — спрашивал он себя.
Он тосковал, и вся прекрасная половина человечества упала в его глазах, не выдержав сравнения с божественной Фенис.
Он ожидал, что в доме Линмаусов будет множество гостей, и был немало удивлен, когда, подавая лакею шляпу и трость, услышал:
— Сэр, ее светлость ждет вас у себя в будуаре.
Сердце юноши бешено колотилось, когда он шагал по темному коридору в сторону ее комнат. Дверь была открыта.
В будуаре царил полумрак, а воздух был напоен сильным восточным ароматом.
Фенис возлежала в кресле, одетая в платье из тончайшего шифона, которое, скорее, открыто подчеркивало, чем скрывало ее великолепные формы.
Она протянула ему руку.
Он хотел упасть к ее ногам, признаться ей, как он тосковал без нее в Оксфорде, рассказать ей о том, что она и только она была предметом его грез и мечтаний!
Но сначала подали ужин.
Кухня в доме Линмаусов была обычной и скучной, в строгом английском стиле, хотя в присутствии Фенис любая пища казалась Вирджилу амброзией, а любое вино — нектаром.
У него начисто пропал аппетит, он с трудом заставил себя прикоснуться к еде, зато его бокал ни на минуту не оставался пустым. Он почти не осознавал, что делает и не помнил, что говорил, пока слуги не убрали приборы и они не остались одни.
— Фенис!
Его возглас был похож на крик утопающего. Мгновение спустя, она оказалась в его объятиях, и он уже покрывал ее поцелуями: страстно, настойчиво, неутомимо.
После ему так и не удалось воскресить в памяти цепь событий.
Будуар, слишком сладкий аромат восточных благовоний, шелковые подушки…
Следующая картина — уже в спальне: роскошная постель, застланная надушенными простынями, на ней переплетенные в страстном изнеможении тела — его и Фенис…
Фенис была убийственно прекрасна. Огонь, полыхавший в камине, освещал ее божественные формы и, казалось, проникал в самую сокровенную сущность его собственного тела, которое горело, плавилось, истекало страстью. Вирджила не стало: он превратился в одну-единственную вулканическую, плазменную мысль.
