Митя заглянул в зал — Оля ходит, носит Сибиллю на руках.
— Тебе тяжело, Наперсток, надорвешься.
Через полчаса Митя второй раз заглянул:
— Ну, что?
— Утихла.
В памяти Мити навсегда остались малиновый бархат портьер, оледенелые стекла, за окнами в серебряной пыли морозного дня солнце. И Олины шаги по пустынному залу. И ножки Сибилли в башмачках торчат из-под Олиных рук.
Наступил последний вечер перед отъездом — позднее время, когда все угомонились и уже погашен свет в доме. Впервые за две недели вожатые, уложив маленьких, разрешили себе не разойтись по спальням, остаться вдвоем. Сидели на оледенелой веранде на высоких «козлах», забытых здесь со времени предзимнего ремонта. Электрический свет квадратами освещал искрящиеся стекла веранды. Со двора слышался мерный звук пилы — в последний раз готовили дрова завхоз и сторож.
— Знаешь, — сказал Митя, — с тех пор как к тебе присматриваюсь, я и в своем характере кое-что понял.
— О чем ты?
— Как ты убаюкивала Сибиллю. Это, конечно, пустяк, но, знаешь, в жизни всякое будет. Так и надо — когда сильно чего-нибудь хочешь, не останавливаться, не размышлять: нужно — не нужно, посильно — не посильно, поможет — не поможет. А всю душу вложить — и поможет!
— И ведь зуб перестал у нее!
Митя выдохнул клуб пара изо рта, взял ее руки в свои, поднес к губам, и она позволила греть их дыханием.
— Ты сегодня напомнила мне Рослову.
Для Мити это высшая похвала — она поняла.
— Расскажи о ней.
— Трудно. Надо рассказывать тогда не о ней одной, а еще об одном человеке. А я не хочу называть его по имени.
— Почему?
— Есть вещи, о которых не надо помнить, если хочешь уважать человека.
— Ты называй его Икс или Игрек.
Митя засмеялся.
— Если б ты знала, о ком я говорю! Я буду называть его «уважаемый товарищ».
Веточка Рослова, рассказ о которой услышала Оля, была старшей вожатой в Митиной школе в первые годы после возвращения из эвакуации. Время было голодное, холодное. После уроков ходили сматывать колючую проволоку на пляж, где еще торчали в песке обломки бетонных дотов. На большой перемене делили хлеб и сахар так, чтобы больше досталось сиротам. Веточке Рословой было восемнадцать лет. Талант, что ли, у нее был такой — ребята сразу полюбили свою вожатую. Три лета подряд отправлялись с нею в поход за лекарственными травами, не расставались с нею ни зимой, ни летом. Когда, окончив заочно автодорожный техникум, она поселилась при аэродроме и стала заведовать аэродромным автопарком, к ней по-прежнему бегали по вечерам: «Веточке надо дров нарубить, печку истопить».
