В тот первый вечер они поговорили о разных вещах, и он ушел, а она осталась, и, оборачиваясь у двери, посмотрев на нее в последний раз в тот вечер, он и увидел, и почувствовал, что ей тоже будет одиноко.
Неделю он заходил к ней, иногда в день два раза, принося то свежую газету, то «Огонек», побывавший во многих руках, то книжку, то просто так.
В госпитале еще не работало и электричество, сумерки же приходили быстро, после ужина госпиталь замирал, раненые грудились в палатах вокруг ламп-катюш, плошек, домино, шашек, и проскользнуть в полутемном коридоре к Лене не представляло труда.
В один из вечеров он остался у нее. За окном хлестал дождь, ударяя по стеклу, барабаня по раме, гудел примчавшийся откуда-то с севера холодный ветер, на улице все казалось пустынным, сиротливым, брошенным.
Лена зябко куталась в два одеяла, была рассеянна, молчала. Тревожно взглядывая на него, внимательно всматриваясь в его лицо, она как бы трогала взглядом его лоб, щеки, шею.
Он было встал прощаться, она подала ему руку и неожиданно сказала:
- Поцелуй.
Он сделал это, ощущая губами тепло и нежность ее маленькой кисти. Кисть, сжимая его пальцы, чуть потянула его, и, повинуясь этому приказу, он переступил к постели и сел на край.
Лена вырвала вторую руку из-под одеяла, протянула и ее ему, он радостно наклонился к ней, она обняла, захлестнула его руками, приникла к нему грудью, плечами, ее губы сами нашли его губы.
- Ах! - сказала она с радостным отчаянием и, опускаясь на подушку, не отпускала его плечи…
Андрей засыпал на спине и поэтому занимал почти всю узкую кровать, хотя его плечо и локоть приходились на боковину, а Лена засыпала на боку, лежа рядом, вплотную, уткнувшись лицом ему в другое плечо. Она, засыпая, или держала его за руку, или закидывала свою руку ему через грудь, как бы прижимая его к кровати, как бы карауля его.
От этого у него щемило сердце, но он молчал, лишь радостно улыбаясь про себя, а когда ему хотелось что-то сказать, он не был уверен, что скажет именно нужные слова, а ненужными он боялся обидеть, и он просто гладил Лену по голове, по лицу, по худеньким лопаткам.
Но об одном он мог спрашивать и спрашивал:
- Тебе удобно? Не дует? Удобно?
- Да, милый, - отвечала она.
Хотя он и засыпал как убитый, почти мгновенно уходя из этого мира в мир снов, он все-таки по нескольку раз за ночь просыпался. То ли еще не ушла из него фронтовая настороженность - слушать все чутко, слышать, что делается вокруг тебя, хотя ты и спишь, то ли оттого, что чувствовал Лену - ощущал тепло ее груди, руку, закинутую ему через плечо, другую руку, которой она держала его за кисть, словно опасаясь, что, пока она спит, он может исчезнуть. Он просыпался, наверное, и оттого еще, что сам должен был проверить, с ним ли Лена, не ушла ли, хорошо ли ей, все ли с ней в порядке, не обидел ли кто ее, не надо ли что-то для нее сделать.
