Андрей не стал объяснять ротному, что ему на этот счет говорил Стас. А Стас говорил так:
- Все мы ведем войну народную. Она так и называется - народная, священная война. Но народ ведь не безликая масса, как мальки, например, народ - это сумма личностей, и вклад каждой личности в дело борьбы с общим врагом дает сумму народных побед, - Стас говорил как по писаному. Он был серьезен, серьезен, пожалуй, как никогда, и нотки иронии не слышалось в его голосе. - Если говорить о философии войны, о ее главной цели, то дело, конечно, не в том, чтобы убить сколько-то немцев, хотя убивать их надо, сами они не уйдут. Главное все-таки - это освободить народы, попавшие под их иго. И вообще наша борьба с фашизмом - это не просто борьба армий, это борьба систем. Вот в чем соль. Вот главная философия войны. Так вот, Андрюша, так вот, витязь ты российский, в этой общей войне, в народной войне, есть и моя доля - личноперсональная. Каждый делает свое дело в меру сил. И совести. Что касается меня, так пока хоть один фриц впереди, я не угомонюсь. Извини, брат, но это мой принцип. Как сказал поэт… - Стас наморщил лоб, вспоминая:-«Так убей фашиста, чтоб он, а не ты на земле лежал. Не в твоем дому чтобы стон, а в его по мертвым стоял. Так хотел он. Его вина…» Помнишь?
Степанчик говорил на ротном КП о том, что Стас ходит по траншее и объявляет: «Меняю сахар на разрывные!» Степанчик ни капли не прибавлял. Стас действительно ходил по траншеям, собирая немецкие патроны с разрывными пулями. В дополнение к ППШ Стас добыл себе немецкий карабин - в обороне он был не в тягость. Стас держал его просто на бруствере, не жалея, что он ржавеет, и, конечно, нуждался в патронах к нему. В принципе их можно было просто найти, но Стас искал только разрывные…
И не хотел угомоняться. Выползая с ночи, зарывшись в воронке или между отвалов пахоты, дождавшись рассвета и целей, убив одного или нескольких немцев, он в одиночку коротал хоть и не длинный, но целый день: возвращаться к своим при свете не было никакой возможности. Если бы Стас только поднял голову над окопчиком, только высунулся бы на секунды, дежурные немецкие пулеметчики мгновенно бы застрелили его.
Немцы стали за ним охотиться: бить из минометов, стрелять, по Стас, улегшись на дне, посматривая в небо, не высовывался до настоящей темноты. Он или дремал, или читал, если день выдавался сухим, или просто лежал без дела, лишь все время прислушиваясь, ничего, конечно, не видя, полагаясь на слух.
