«Для кого и зачем вся эта буффонада? Кому и что я своей нелепой попсой доказал?»
Нелепостей и несуразностей Трифону, слишком уж прикипевшему к строгим научным схемам, давно и ужасно хотелось. Потихоньку, полегоньку он все больше склонялся к скрытому — а там, глядишь, и открытому — юродствованию.
Но сейчас, после смерти Ромы, все цирковые и площадные действия вдруг показались ему отвратными, богопротивными.
«Хватит юродничать. Кончай маскарад», — сказал себе Трифон и застыл в бездвижности.
Жизнь на время лишилась смысла.
В недосягаемой для коллег и приятелей квартире у одной своей новой, красивой и меланхоличной знакомой Трифон, не желая выходить на улицу, слонялся по комнатам, грыз ногти, думал то про подростка Петрова, то про эфирный ветер.
Однако к самому эфирному ветру, то есть к фундаментальной науке — со статистикой, замерами, с водой в телескопах и полетами на тепловых аэростатах, с промежуточными выводами и всем прочим — возвращаться не торопился.
Что-то грозное и неясное по-отцовски грубо, как в детстве, ухватило Трифона за шиворот и так несколько дней на весу и держало.
А потом — по-матерински нежно — за руку от тесного общения с эфирным ветром удерживало.
Удерживало это грозное и неясное — и от соприкосновения с ветрами обычными: начиная с Похвиста и Погодицы, — и кончая ветром Полуденным и Полуночным. Удерживало от проникновения в их шепот и грохот, от любования их кувырками и мертвыми петлями, от плотного узнавания творимых ими бесчинств и принудительных очищений.
Южные волжские ветры — Хилок и Сладимый — больше не лизали Трифону виски!
Юго-западный Горыч не пьянил слаще русской водки!
Летящий за Горычем вслед и тоже юго-западный Луговой не насыщал ароматами трав!
Юго-восточный и опять-таки волжский Вешняк не опрокидывал, как пугало огородное, на траву!
Даже северо-восточная Моряна не увлекала больше своей остро-кристальной любовью во льды, к дымящей морозами ночи!..
Но вот про Рому Петрова — и как раз в связи с ветрами волжскими, ветрами привычными, — узнал Трифон следующее.
Рома, когда ему еще было только шесть лет, был вызволен ветром из могилы. Точней из лесной огромной ямы. Кое-кто поправлял: из медвежьей берлоги. Про медведей, не трогающих в своих берлогах мальцов, Трифон не верил. А вот яма — это пожалуй!
Родители забыли Рому в лесу. Не со зла, просто были в подпитии. Там Рома в яму и провалился. Сгнить бы ему в этой яме и косточки навсегда в ней оставить!
