Потом они вытаскивали из-под огня на соседнюю улицу, где были свои, тяжелораненого Трофимова. Он, как и остальные, что двигались под прикрытием «бэшки», попал под разрыв выстрела «РПГ». Пробирались за тлеющими развалинами домов, развороченными курятниками и сараями, спотыкаясь на битом кирпиче, цепляясь за разодраную сетку из «рабицы», лавируя между трупами, кучами дымящегося хлама и торчащими ветками обугленных яблонь и слив. «Конфуций» потерял много крови – был серый как воск. Его прокушенные от боли губы ярким красным цветком выделялись на неподвижном лице. Он между стонами неустанно твердил, обращаясь к Чахе:
– Я должен выкарабкаться. Ты слышишь, Славик? Я должен…
Через несколько домов от них шла яростная перестрелка, изредка перекрываемая взрывами «вогов» и выстрелами «бэтээра».
Чахов, Мамонов, Танцор и Ромка с трудом тащили тяжелого «собровца». Досталось ему крепко. Он был весь в крови. Возглавлял группу Кныш. Они миновали двор и уже огибали угол дома, когда прогремел взрыв.
Взрывной волной Володьку ударило в спину, швырнуло в колючие кусты, чиркнуло по «сфере» и бронежилету, вырвало клок из плеча бушлата. Кныш, после того как сверху осыпало ошметками, приподнял голову. В голове стоял невообразимый гул, уши будто набили ватой. Несколько раз сглотнул. Потряс головой. Вроде немного полегчало. Оглянулся. Пацаны, что тащили за ним Конфуция, лежали вповалку, кто как, задетые осколками.
«Феня! Или мина нажимного действия!» – мелькнула у него нехорошая мысль. Ближе всех к нему на боку полулежал рядовой Чахов.
– Суки-и!! Суки-и!! – протяжно хрипел, не переставая, как заезженная пластинка, легкораненый Чаха, вытирая пальцы, вымазанные в грязи и гусином помете о штанину. Из-за него показалась голова оглохшего Самурая, который громко мыча, обхватил руками за голову. Каска валялась рядом. Чуть дальше – Танцор. У Чернышова правой лодыжки, как не бывало, словно бритвой срезало. Из почерневших лохмотьев хлестала темная кровь. Он молча пытался приподняться, опираясь на растопыренные дрожащие руки. На забрызганном кровавой росой лице неподвижно застыли широко открытые глаза. Тут же, рядом с ним, навечно затих прошитый осколками, непримиримый лейтенант Трофимов из «собров», он же Конфуций. Перед ним на коленях с мертво-бледным лицом стоял младший сержант Мамонов и, вцепившись окровавленной пятерней в ворот бушлата, бешено тряс его. Через несколько домов от них ухнуло: кто-то саданул из «эрпэгэшки».
