* * *
Митю Ракова в своём кругу именовали двояко: по фамилии – Рак (со всеми возможными вариациями; например, поставить Рака раком: если Митя не отдавал взятого в долг и требовалось его проучить) и по поведению – Гуру-Дай: он любил проповедовать невнятные идеи, которые заканчивались всегда едино: просьбой подарить что-нибудь безвозмездно, то есть даром. Денег ему, разумеется, никто не давал, спичек и еды тоже, но Митя не падал духом и продолжал нести неведомую разуму чушь и клянчить, а то и утягивать потихоньку приглянувшуюся вещь. С виду это был подлинный философ: то есть не мыт, с жиденькой, почти бесцветной бородёнкой, и в настолько засаленной одежде, что изначального цвета и фасона не смог бы представить даже самый просвещённый разум.
«Да уж, – подумал Степанец, разглядывая Митю, и припечатал: – Гнус!»
Обитал он в хибаре такого отвратного вида, что видавший всякие виды Степанец брезгливо скривил губы и старался ни на что не наступать и ни к чему не прикасаться. Бытовой сифилис не дремлет, особенно в таких местах, в которых тряпка со шваброй появились в день заселения и ни разу не пригодились.
– А что я? А я ничего! А я не брал ничего, вот тебе крест святой! – голосил гнус, пытаясь одновременно креститься и скручивать Степанцу кукиш. Степанец не стал особо разбираться в лопотании немытого философа, и, не сильно задумываясь по вопросу, дал Мите по сопатке. С умниками, нищебродами и неадекватами у него испокон веков был короткий разговор.
Митя моментально осел на землю, перепугался и умолк. Степанец произвёл на него неописуемое впечатление; наверно и сам архангел Михаил, выступивший в полном облачении и с пламенным мечом из огненной тучи с треском и блеском, не выглядел бы для Мити столь колоссально.
– А я ничего… – повторил было он и прижух окончательно. «Вот и ладненько», – подумал Степанец и сказал:
– Николаев Александр. Лечился с тобой в одной богадельне. Выкладывай всё, что знаешь, мне очень интересно.
Далее последовал такой понос слов и запор мысли, что на полное описание и рассортировку всего, вываленного Митей на Степанца ушло бы не менее недели. Степанец пару раз встряхивал гнуса, призывая его к порядку и следованию теме беседы, но гнус не унимался и продолжал нести: наконец-то у него отыскался слушатель. Впрочем, Степанец где-то к середине Митиного монолога впал в крепчайшую уверенность, что ему пудрят мозги, причём внаглую и беззастенчиво.
Из сказанного выходило невесть что, сапоги всмятку, смесь ненаучной фантастики и научного коммунизма. Итак, Николаев Александр действительно лечился вместе с Дмитрием Раковым в областном центре наркотерапии, причём лежали они в одной палате, и помянутый Николаев соседа за человека не считал, и не разговаривал с ним иначе, чем матом. Понятное дело: Николаев к тому моменту был совсем пропащим, докололся до того, что распродал всё из имущества, и за дозу не брезговал абсолютно ничем. В клинику его положили товарищи по университету, которым надоели загулы и бесчинства однокашника.
