– Зима. Темно. Это скоро пройдет. – Папа был рассеян. Словно он не заметил, что его дочь выросла. Как говорить с маленькой – он знал, как с большой – не догадывался. – Вот придет весна, появится солнце, и станет легче.
– А когда она придет, весна эта?
– В конце марта – начале апреля.
Февраль, март, апрель. Долго. Очень долго.
Юлька выздоровела, опять села рядом с Машей. За ними одиноко торчал Максимов. Колесников отсел и теперь буравил взглядом со своего ряда около стены затылки подруг.
– Почему ты мне раньше не сказала? – шипит Юлька. – Я бы его убила.
– Можешь начинать. – Стрелочки и кружочки. В тетради. Это успокаивает.
– И убью. – Мазурова гнула шею, пытаясь посмотреть на Ваню, но при этом делала вид, что глядит на доску. – Как только подойдет.
Но он подходил к Маше. Пытался заговорить. Стоило им оказаться друг напротив друга, воздух между ними кончался, и, чтобы не задохнуться, они поскорее расходились.
– Он думает, что если расстался с тобой, то может за мной бегать, – возмущенно шептала Маша.
– Все мужики сволочи, – вздыхала Юлька. Она была расстроена. Не успела выздороветь – а тут такие новости. Колесников и не скрывал, что хочет теперь быть с Машей. Класс удивленно обсуждал это событие. От постоянных взглядов и брошенных в ее сторону слов Маша чувствовала себя наканифоленной до скрипа. Как там у Толстого? «Плечи Элен лоснились от сотни взоров…»
– Что делаете? – садился напротив них Шульпяков и таинственно посверкивал линзами очков.
– Весны ждем, – отзывалась Маша и смотрела в окно. Там было серо. В полудремных сумерках проступали призраки прошлого. То ей казалось, что идет Олег, то она начинала ждать звонка от Алисы, а то мерз в подъезде Ваня.
Март прибавил света, но подпустил холода. Праздник Маша просидела дома. Ждала весну. Почему-то ей казалось, что достаточно увидеть на календаре 31 марта, как ей станет хорошо и спокойно.
Алиса, как всегда, ворвалась неожиданно. Звонок телефона заставил вздрогнуть.
– Слушай, у тебя есть тысяча? – кричала она в трубку. – А лучше две!
– Зачем?
– Я верну. Мне нужно срочно, а Лежий, гад, не дает.
– Зачем?
– Пои.
– Кого? – Маше показалось, что готесса собирается кого-то чем-то поить.
– Штуки такие! Ты дома? Я сейчас!
И она примчалась. От былой тоски ни следа, глаза горят, черная подводка делает их демоническими.
– Пошли!
Маша посмотрела в окно. Хотелось сдохнуть, а не куда-то идти.
– Уже поздно.
– В самый раз.
– А разуваться тебя не учили? – вышла из кухни мама.
