Перекури, Сизиф! | страница 5
Вот что значит доходить в размышлениях до логического конца. Но разве волевым усилием остановишь мысль?
Едва Толику исполнился год, я стал уходить от Натальи. И однажды окончательно ушел. Она к тому моменту успела прописать меня в своей, доставшейся от дедушки квартире, но мне и в голову не пришло заявлять на квартиру права, в чем для нашей местности ничего особенного нет, это в больших городах, говорят, то и дело происходят «мыльные оперы» на базе квартирного вопроса.
И ничего я не успел тогда почувствовать к моему единственному, как оказалось, сыночку, кроме раздражения и досады, — молод я был, наверное, а он, в свою очередь, беспокоен и здоровьем слаб.
Я ушел, потому что уже успел снюхаться с Любашкой, по которой еще в школе сох, а она на меня в ту пору — ноль внимания. Мы встретились случайно — в нашей местности трудно с кем бы то ни было никогда не встретиться — нам было куда-то по дороге, мы пошли вместе и стали вдруг разговаривать на такие темы, на которые в прежние времена смущались говорить чужие друг другу люди, а теперь свободно говорят малые дети. И выяснилось, что Люба тоже не была ко мне совсем уж равнодушна, и я сам виноват, что «ходила» она в юности не со мной, а с другим, который, в отличие от меня, был нахален и кудряв, умел тренькать на гитаре, непревзойденно исполняя под собственный аккомпанемент городские, как теперь говорят, романсы, а раньше говорили, блатные душещипательные песенки, и слава о его победоносных драках бежала впереди него.
Ну что поделаешь, если во все времена школьные отличницы испытывают непонятное взрослому человеку влечение к антигерою. К счастью, это влечение потом почти всегда проходит, но иной раз оно все же успевает непоправимо испортить глупой отличнице жизнь…
Когда Люба стала дочек рожать, я уже был, очевидно, достаточно созревшим для роли отца. Правда, мне никогда не доставало отцовской строгости, строгость вместо меня вынуждена была в необходимых случаях изображать мать, не хватало терпения учить детей чему бы то ни было, поэтому их тоже всему учила мать. И, наверное, правильно, что мы не сделали с нею сына. Мои телячьи нежности и беспринципность могли бы привести к весьма печальным результатам. Хотя могли и не привести, вопреки расхожей мудрости. Потому что, тут я несколько повторюсь, на всякую мудрость есть другая, совершенно противоположного свойства, но ничуть не менее убедительная на звук: «Любовь не бывает избыточней и не может никому навредить. Если только это — любовь…»