Отопление в доме было все еще печное — у каждой семьи своя печка. Но вскоре провели водяное центральное отопление, и стали мы жить как у Христа за пазухой. Тем более что соседи попались сравнительно спокойные. Первой по коридору жила башкирка тетя Феня с детьми Зиной и Борей, дальше обитали Алешка и Аля с маленьким ребенком, а уж в крайних двух комнатах, стало быть, мы.
Алешка и Аля были молоды и неправдоподобно по нынешним временам доброжелательны, более того, они постоянно выражали полную готовность кому-нибудь в чем-нибудь услужить.
Да и тетя Феня, хотя все время материлась и забавно коверкала русские слова, тоже была душа-человек — наши с сестрой имена без уменьшительно-ласкательных суффиксов не произносила даже.
Зина называлась у нее Зиничкой, Маша, еще одна дочь, учившаяся в школе-интернате для детей с задержкой развития и потому редко у нас появлявшаяся, — Машичкой. Но Борю мать, кажется, не долюбливала. Возможно, за то, что он получился немного глуховат и потому застенчив, то есть считался в семье как бы маминой творческой неудачей, проще говоря, придурком. За что и звался Борькой, но иногда — Бурысом.
От кого тетя Феня родила своих детей — выговором и внешностью вполне русских, — этого вопроса в моей голове еще долго-долго не возникало, хотя и давным-давно знал вот это: «Одиножды один — шел гражданин, одиножды два — шла его жена, одиножды три — в комнату зашли…»
Таким образом, если в квартире иной раз все-таки случался некоторый шум, то для него могло быть лишь две причины: либо Алешка напился, а напившись, он делался еще приветливее и норовил перецеловать весь мир, отчего, собственно, и случалась повышенная шумность, либо Аля с тетей Феней опять маленько дерутся из-за мест общего пользования под солнцем.
Что любопытно, никто и никогда в их разборки не вмешивался, поэтому когда моя бабушка — неизменный друг обиженных и униженных всего мира — по незнанию местных обычаев попыталась встрянуть, Алешка ее деликатно, но молниеносно оттащил.
— Не лезь, баушка, бляха-муха, они через пять минут опять реветь да целоваться начнут, а ты сама перед собой будешь дурой последней, — объяснил сосед бабушке на ухо, употребив для большей убедительности свое любимое вводное слово — самое крепкое выражение, на которое только и способен был, и которое уже было его кличкой — «Алешка бляха-муха»…
Так оно и вышло…
А вскоре мы с изумлением обнаружили, что тоже теперь имеем прозвище. Одно на всех. Округа произвела нас в «учителя», хотя учительских семей поблизости проживало несколько, а в нашем доме на втором этаже обитала одинокая преподавательница английского с дочкой — будущей пожизненной подругой моей сестры.
