Контингент детского дома, по рассказам матери, был очень специфическим. В детском доме посредством деревенского продукта, деревенского воздуха и традиционного деревенского чадолюбия (выдуманного, заметим, в незапамятные времена благодушными городскими публицистами) пытались возвращать к нормальному физическому и моральному состоянию малолетних ленинградцев. И среди них попадались такие экземпляры, вполне, между прочим, упитанные и физически крепкие, такие молодые волки попадались, что юные воспитательницы и нянечки, оставаясь на ночное дежурство, никогда не могли быть уверенными, что их нынче не изнасилуют и не прирежут.
Конечно, после войны уже столько лет прошло, деревенский воздух и деревенский продукт наполовину сделали свое дело, сделать же вторую половину во многих случаях было не под силу ничему и никому. И процесс воспитания в детском доме, хотелось это кому-то или нет, получался обоюдным. А пожалуй, даже и с некоторым перекосом в противоположную от задуманного сторону. Потому что те воспитанники, по которым плакала тюрьма, по окончанию детдома туда и попадали, а вот персонал учреждения, нигде не получивший предварительной моральной закалки и нравственной прививки, явно усвоил кое-что из дурных манер сироток. Впрочем, этот персонал и сам по себе вряд ли был каким-то отборным, то есть выросшим на безопасном расстоянии от бесчисленных и неувядаемых мерзостей жизни.
Так, из рассказов мамы запала в душу одна характерная история, случившаяся в детдоме, когда туда доставили из Тюмени очередную партию никому, кроме государства, не нужных детей уже не военного происхождения, а вполне мирного, буднично-бытового. И в этой партии оказался один, мягко говоря, нестандартный ребенок — плод порочной связи двух мифических персонажей — Гермеса и Афродиты.
В общем, был незамедлительно устроен импровизированный медосмотр, самозванные медички быстренько и без интереса осмотрели нескольких нормальных детей, проявивших полное равнодушие к очередному бесцеремонному вторжению в их интимную сферу, но аномальный ребенок, совсем маленький, однако уже, наверное, успевший осознать всю горечь своей уникальности, артачился и плакал. Не хотел раздеваться.
Однако сопротивлялся не долго, усвоив из прежнего опыта, что взрослые никогда не бывают способны противостоять своему гадкому, глубоко порочному любопытству.
И знаете, меня всю жизнь преследует это видение, которое, разумеется, лишь продукт развитой фантазии, однако бывают же фантазии, которые воспроизводят упущенною реальность вроде особого, обращенного в прошлое фотоаппарата, раз уж настоящего фотоаппарата в нужный момент ни у кого под рукой не оказалось.
