Но однажды, когда оставалось до заслуженного отдыха всего-то месяцев семь, прямо во время производственного процесса пал на Пашину голову некоторый предмет. Ерундовая такая железяка. Могла бы убить — много ли такому трудящемуся надо — ан повезло, старая шапка-ушанка — её в народе ещё «зэковкой» зовут — смягчила удар и тем самым участь строителя коммунизма. Павел всего-то минуты две полежал без памяти на досках и встал, как ни в чём не бывало.
Хотя начальство, понятно, забегало. Небось, производственная травма. Контузия даже. Небось, в свете требований охраны труда — ого! Напихали Павлу полные карманы всяких таблеток, долго и нудно уговаривали не обращаться в лечебное учреждение, хотя мужик и сам не собирался никуда обращаться, домой, как министра, на самосвале привезли. Прямо к калитке. Да на прощанье — опять: ты де, Пал Иваныч, на работу не ходи, пока капитально не оклемаешься, ни о чём не беспокойся, мы тебе восьмёрки в табеле так просто будем ставить.
Кто-то, особенно непьющий и, стало быть, почти неуязвимый, мог бы, наверное, на принцип встать. Просто так, ради куража, а то и ради ещё каких-нибудь дополнительных преференций. Использовать ситуацию на всю катушку, как говорится. А Паша — нет. Правда, гордость некоторую — да, ощутил. Потеплело у сердца. Как же — небось, начальство выручать не каждый день приходится! И смог дома высидеть тунеядцем только два дня. Провернул по-быстрому кой-какие делишки по дому да и на производство с утречка отправился. Голова благополучно прошла — пора и честь знать.
И вскоре счастливый несчастный случай начисто забылся, опять мысли насчёт скорой пенсии стали большую часть времени занимать: сколько начислят да попросят ли ещё потрудиться или сразу прогонят с подобающими, давно отработанными церемониями. Но однажды, проснувшись утром, Паша заметил вдруг, что Клавдия тоже с открытыми глазами рядом лежит, при этом загадочно улыбаясь.
— Ты чо, Клав, лыбишься?
— Сон привиделся… Чудной такой…
— Будто с молодым мужиком кувыркаешься?
— Дурак старый! Тебя видела. Будто ты совсем плешивый, однако с большой белой бородой и в рубахе до полу. Ну, будто в моей ночнушке. Только тоже белой, каких у меня отродясь не бывало… И вроде говоришь: «Вот ты, Клава, спишь себе, спишь, а наши курицы у соседей несутся…» И я проснулась. А что, думаю, действительно ведь маловато яичек выходит. Щупать надо кур-то, а мы не щупаем, деликатничаем.
Тут Клавдия резко с кровати — прыг. И давай к соседке собираться. И как её муж ни отговаривал, мол, стыдно на людей наезжать с бухты-барахты — куда там!
