— Не в этом дело, папа. Важно, чтобы тебя поняли. Им нужно объяснить.
— Нет, Роза!
— Я очень тебя прошу… Я много думала, папа. Раз ты смог так поступить, значит, любой способен на это. Но не так уж важно, сделал ты это или нет. Можно судить одного человека, но нельзя осуждать всех людей. Порой люди сами себя не знают и не понимают.
Отец молчал. И все же впервые в его взгляде появилось едва заметное волнение.
— Ты права, — сказал он наконец. — Мы сами себя не знаем. Живем, как тени, в каком-то мутном мире. И начинаем по-настоящему понимать себя, лишь когда видим свои дела.
Роза беспомощно замолчала. Она совсем не так представляла себе встречу с отцом. Она ожидала увидеть слабого, разбитого, беспомощного человека, который нуждается в поддержке, но натолкнулась на непреодолимую преграду. Что она могла еще сделать? Ничего. Но сил встать и уйти у нее не было.
— Филипп догадался?
Роза вздрогнула, услышав в голосе отца что-то новое.
— Не знаю. Возможно… Нет, не думаю. Он ничего не говорит и ведет себя так, будто ничего не случилось.
— Значит, понял, — сказал Радев.
И машинально, как во сне, встал, не говоря ей больше ни слова, ничем не предупредив ее. Он поднимался так, как расходится по телу боль — медленно, неотвратимо.
— Папа…
Но отец повернулся к ней спиной и, так и не оглянувшись, пошел прочь.
Роза вышла из тюрьмы сама не своя. Улица обезлюдела, нестерпимая жара как бы придавила крыши низких зданий. И все же Роза чувствовала облегчение. Наверное, потому, что сделала благородный жест. Да, жест! Сейчас она смутно и со страхом догадывалась, что в ее поведении и в самом деле было некоторое позерство: невольная суета вокруг собственной моральной силы. Ей вдруг ужасно захотелось выпить родниковой воды из чистого стакана. И ничего другого.
