Итак, наши дороги с Аввакумом опять скрестились. Иногда я думаю: случайно ли это происходит? Ненароком я выхожу на этот высокий берег, под которым плещется полноводная река Аввакумовой жизни? Или же я подстраиваю все, чтобы хоть в свете чужой славы выглядеть немножко интереснее?
Что же, припомним некоторые вещи, ибо сейчас, когда я смотрю на события со стороны, мне есть что добавить. Хотя бы о тех моментах в жизни Аввакума, которые предшествовали 27 ноября.
Аввакум, если помните, жил в доме подполковника запаса доктора Свинтиллы Савова на улице Латина. В квартире, на втором этаже, с верандой и старинным камином, он отдавался тихой и спокойной творческой работе. Он вынужден был на какое-то время уйти в тень. Руководство госбезопасности имело основания для подобной консервации и выжидания: Аввакум быстро раскрыл и ликвидировал двух талантливых разведчиков Объединенного центра западной разведки. Можно было предполагать, что противник ищет виновника провала агентов. Захова берегли, но он страдал от подобной заботы. Его острая неутомимая мысль разведчика-профессионала замерла, как стрела на древней терракотовой вазе. Рассматривая этот символ вечного стремления к истине, Аввакум вознамерился завершить свой давнишний научный труд о древних архитектурных памятниках и античной мозаике.
Аввакум принялся за работу, но легче ему не стало. Как только он отрывался от рукописи и книг, холод у него в душе становился еще более пронизывающим, а скука и пустота ощущались даже острее.
Его настроения соответствовали характерам всех обитателей дома на улице Латина. Доктор Свинтилла Савов почти не покидал кабинета, он спешил закончить мемуары, в которых все еще описывал канун первой мировой войны. Лицо его все более серело, а когда он изредка выходил подышать свежим воздухом или погреться в скупых лучах осеннего солнца, то было больно смотреть, как тяжелы для него мягкие войлочные туфли.
Второй тенью была домработница Йордана. Старая дева целыми днями сновала по хозяйству: может боялась, что если присядет, подняться уже не захочется. Не от бессилия, а от сознания, что она уже давно перешагнула тот порог, ради которого живешь.
Третьим несчастным был Аввакум. Рано утром он выскальзывал из комнаты и бесшумно спускался вниз. Высокий, в широкополой черной шляпе и свободном черном пальто, худой и мрачный, он был похож на таинственного незнакомца, который однажды заказал Моцарту реквием… для себя. От природы человек общительный, он жил очень уединенно, и это казалось странным парадоксом. У него было много знакомых — особенно среди художников и музейных работников — и все они единодушно признавали его высокую культуру, его качества ученого и то, что он занимательный собеседник. Он был желанным гостем, с ним искали встреч, радовались, когда видели его среди сидящих за столом, так как знали: где Аввакум — там и остроумный разговор, там с ним можно просидеть до полуночи, не замечая, как бежит время. Он проделывал интересные фокусы с картами, спичками, мелкими монетами, знал множество увлекательных историй, с одинаковой живостью мог говорить и об импрессионистах (он обожал их), и о роли гравитационных полей в теории относительности.
