— Да герр гауптманн сам выпить не дурак! — возразил старшему Жека. — Вспомни, как он отметил очередную годовщину взятия Сталинграда? Мало никому не показалось! Весь поселок кровавыми соплями умылся…
— Ты начальству-то в задницу не заглядывай! — поставил на место подчиненного Георгич. — Он пусть, что хочет, то и творит. Он ариец — высшая раса.
— Ага, что позволено Юпитеру…
— Поумничай еще у меня! Герр Янкель хоть и надирается безмерно, но лишь по большим праздникам, а вы — кажный божий день глушите!
— Так то он — ариец, а мы-то — недочеловеки, унтерменши паршивые, нам можно, — вновь парировал выпад Георгича Жека.
— Я не понимаю, чего вам, сволочам, не хватает? И живете, по сравнению с остальными, как сыр в масле: доппаек, поблажек куча… Разгоню вас к чертям и нормальных наберу — непьющих…
— Где же ты их возьмешь, Георгич? — усмехнулся Жека.
— Не твоя забота, — отмахнулся полицай. — Подам прошение, по лагерям поезжу. Сейчас многие готовы служить — чай не сорок первый на дворе. Коммуняки хоть и огрызаются, но скоро их и из Сибири выдавят. Немцы — вояки знатные! Я знаю, как-никак в Шутцманншафте четыре года оттрубил под командованием герра Янкеля. — Георгич гордо ткнул пальцем в нарукавную нашивку «Шума» — свастику, окруженную словами Treu, Tapfer, Gehorsam — Верный, Храбрый, Послушный.
— А то мы не воевали, Георгич, — обиженно засопел Жека, — правда, по принуждению и на другой стороне…
— Тогда лучше меня понимать должны — возврата к прошлому нет. Немцы у нас надежно окопались. На века… Так что завязывайте бухать, пока я вас не разогнал! Такого тепленького местечка хрен где больше найдете. Яволь?
— Яволь, герр Георгич!
— Тогда тащите этого сопляка в интернат и — по местам!
— Пошли, пацан! — Жека бесцеремонно толкнул Вовку в спину. — И не дергайся, от нас не сбежишь!
— Я иду, дяденька, иду, — послушно произнес мальчишка.
Сбежать от патруля не было действительно никакой возможности. Жека внимательно следил за каждым движением мальчишки. Да и второй — молчаливый полицай — не спускал с Вовки глаз. По дороге к интернату Жека от нечего делать принялся расспрашивать Вовку:
— Слышь, пацан, а ты откедова такой нарисовался? Наша-то мелюзга уже давно по интернатам.
— Из Козюкино я, дяденька, — вновь выдал свою легенду Вовка.
— Козюкино, Козюкино… — задумался полицай. — Далековато же ты забрался! Чего понесло-то к нам?
— Бабка померла, кушать нечего было… А к вам я так, мимо шел… Люди, чай, помереть не дадут…
