Всё было как в первый раз, когда они с Надеждой пытались осмотреть дом и наткнулись на призрак старухи. Такими же ровными полосами падал из окон солнечный свет. Так же плавно покачивалось кресло-качалка, словно с него только что встали. Старухи не было, и Николай облегчённо вздохнул. Кресло качалось, как маятник, и под это гипнотическое убаюкивание Бобров словно задремал, но продолжал видеть и слышать все, что происходило вокруг. А дом постепенно наполнялся звуками, шорохами, шагами, словно оживая на глазах. Где-то неразборчиво забормотал репродуктор. Внимательно прислушиваясь, Бобров мог разобрать лишь отдельные фразы: «Я себя советским чувствую заводом…».
«Маяковский!», – радостно вспомнил помощник детектива.
А дом продолжал оживать, рисуя перед ошарашенным Бобровым причудливые картины далёкого прошлого. Непроизвольно Николай становился участником исторических событий, оставаясь при этом незамеченным, наблюдая за происходящим со стороны. Всё было настолько реальным, что Николай мог различить даже запахи и звуки давно ушедшего времени, далеких 20-х годов…
Тогда страна, казалось, существовала в разных измерениях. Партия знала Цель, но ее вожди вели ожесточенную междоусобную войну за право вести к этой Цели единственно верным – и каждый своим – путем. Страна похоронила Ленина, на втором съезде Советов Сталин представлен как верный последователь вождя. Принят окончательный вариант Конституции, успешно прошла денежная реформа.
Неистовая борьба с религией и нараставшая антирелигиозная истерика порождали в обществе тревогу и беспокойство. По всей стране устраивались «красные Пасхи», крещения, молебны, в моду вошли новые имена для новорожденных: в загсах вывешивались инструктивно-рекомендательные списки с именами. Предложений было много, и каких! Девочку предлагали называть Атлантидой, Брунгильдой, Индустрией, Октябриной или Февралиной, встречались и такие имена, как Идея, Коммуна… Мальчик мог получить имя Червонец, Спартак, Текстиль, Стяг, Пламенный, Владилен (Владимир Ленин)… Но как бы там ни было, в деревнях три четверти браков по-прежнему заключались в церкви, а имена дети получали по христианскому календарю.
Тогда же, в бурные двадцатые, партия объявила войну с неграмотностью. Но большевики организовали народное образование таким образом, чтобы никто не мог выйти за пределы официально разрешенного уровня знаний и образования: знающий больше, чем было разрешено, мог стать опасным для пролетарского государства, то есть превратиться в «подрывной элемент»…
