– Наконец, Женюрочка, ты навестила старую тётю Кло. А то всё по телефону, да по телефону… Помнишь, как ты меня звала тётей Кло?
– Конечно, тётя Кло, – согласилась на неожиданно-ласковый приём Евгения. – Я шла мимо, дай, думаю, зайду. Ну как ваши дела?
– Какие мои дела, умираю, – ответила просто Клотильда Сидоровна.
Гостье понравился такой здравый ответ, и в надежде на ещё такие же ответы, Евгения достала из сумки и развернула свежую газету:
– Посмотрите, тётя Кло, что пишут в «Московской истине»:
«…Как кстати пришлись бы сейчас черновики Широкова, чтобы заткнуть глотки распоясавшейся бандитской шайке, обвиняющей в плагиате бессмертного гения. Из достоверных источников известно, что черновики эти находятся на даче одного человека, близкого друга писателя».
– У нас всю дачу кверху дном перевернули, – вздохнула Евгения, – может, «люберы», а может, черновики искали.
– Как же они проникли?
– Просверлили замки. Двери металлические, но их вскрыли.
Клотильда прищурилась и, поедая любимую пищу, сказала:
– А вы, Пригоровские, отдайте бумажки эти в Институт Мировой Литературы, ну, в это ИМЛИ, в архив. Действительно, нехорошо получается: Саша писал-писал, а вы держите.
Как же захотелось Женюрке, смелой и не слабенькой, – очень даже мощной, бывшей спортсменке, – двинуть в эту обсахаренную хрюшку… Ушла, так сказать, ни с чем. Как это ни с чем?! А чёрный ход? Был чёрный ход в этом чёрном-чёрном детективе.
После её ухода Клотильда Сидоровна поникла в раздумье и вдруг, покручивая колёсиками, выехала на кухню, зарулила в тёмный угол, где потолок мансардовым наклоном упирается в пол, подёргала шкаф. Сегодня, как никогда, ей захотелось проверить ценный сундучок. Задумалась, закручинилась несколько тревожно и не услышала, как в дверь со стороны парадного кто-то проник и стоял, затаясь в непосредственной близости. Да ведь она дверь за Женюркой не заперла, та ушла резко, зло, глаза блестели, но взгляд был твёрдым. Здорово она ей врезала: «Отдайте бумаги в архив!»
– Кло-душка, вы здесь? Спите? – услышала необыкновенно приятный баритон Люциферова и страх отпустил.
Впервые, когда он навязался, она его надула! Представился широкововедом, показал какие-то членские билеты красненькие, ещё союзного образца, и, конечно, сразу приступил:
– У вас есть какие-нибудь бумаги, что-нибудь Александра Емельяновича, ведь Иван Иваныч был его самым задушевным другом! – глаза Люциферова несколько фосфорически вспыхивали, будто и сам он чей-то «задушевный друг».
