– Со времён Булгакова! – пробормотала Женюрка.
Она, как и писательница Чернилина, гордилась тем, что может приходить в дом, в который приходил в гости этот очень знаменитый человек, а главное – писатель! Евгения понимала толк в книгах. Она была внучкой известной бабушки, тоже Евгении, которая, уже будучи пенсионного возраста, продолжая работать в издательстве «Литмассовый тираж», первая из первых прочитала роман Широкова «Волжский брег», став его редактором, а для молоденького писателя сделавшись литературной мамочкой.
О, литературные мамочки советской эпохи! Вам надо поставить памятник! Что бы мы делали без вас!
Когда ты молод, голоден и несчастен… Когда у тебя бескожная душа с оголённой арматурой нервов… А взгляд твой устремлён в вечность, и ты не замечаешь ничего, кроме себя, кроме своей рукописи, кроме своего восторга и горечи… Ничего не видишь! Ни начальства, ни правительства, ни автомобилей на дорогах, ни подлости, ни обмана, ты открыт всему и всем…
Главное и первое, что делает литературная мамочка, она тебе спокойно доказывает (не сразу – словами, чаще – плотной кормёжкой у себя на квартире или на даче), что ты – гений. До неё ты этого просто и не знал, думал – недостаток характера. Затем она деловито разбирает твой текст, подтверждая таким образом главное, и ты понимаешь: о, счастье, перед тобой открылся мир, потому что до этого мига ты жил в темноте людского, да и собственного недопонимания себя и безо всякой надежды на оное, и вот тебя поняли, тебе зажгли свет!
Так как Широков был приезжим в Москве, то, уезжая на Волгу, писал Евгении Николаевне Пригоровской длинные письма, в первых из них обращаясь к ней по имени-отчеству, а в последующих уже ласково и радостно шутя: «Дорогая мамуня!..»
О, дорогая мамуня… «Теперь вас обоих оклеветали», – шептала сквозь слёзы Женюрка, потому что среди потока грязи, который она тщательно подшивала в серый задубелый скоросшиватель, была и такая заметочка:
«…А где же, где черновики знаменитого романа, где бы остались хотя бы следы почерка нашего уважаемого классика? Был слух, что они до сих пор хранятся в семье Пригоровских. Как же так подставила своего сынка литературная мамочка?»
Женюрка презрительно хмыкнула на слово «подставила», на это лагерное словцо!
– Сволочи, – сказала тихо и перелезла через сугроб обратно.
То, что в квартире Клотильды Мурашовой был ещё один этот и – чёрный ход, сомневаться не приходилось. А потому, купив штук пять плюшек, Женюрка позвонила в знакомую дверь. Увидев поверх дверной цепи «наглую девчонку», внучку Широковской редакторши, Клотильда Сидоровна хотела было откатиться прочь от двери, но в глазах у гостьи светилось нечто, и Клотильда не решилась. К тому же в руке Женюрки разглядела старуха сладкие свежие, источающие аромат Южинской пекарни, плюшки.
