Гавань разбитых ракушек | страница 40
— Вот тебе пример: корпорация производит наркотик, не лекарство, обычную наркоту, эта организация дает работу людям и поддерживает экономику в определенной стране, но это не значит, что данная конкретная компания заслуживает благодарности. Или ты не согласна?
— Ты утрируешь.
— Правда? Вообще-то мастер утрировать у нас ты.
Хм, у нас? Ольга скривила губы. С каких пор они превратились в «мы»? Он, похоже, понял причину ее кривой усмешки. Но исправляться не стал.
— Почему ты не общаешься с родителями?
Он произнес это так, словно они уже обсуждали эту тему сотни раз. Такой неожиданный поворот темы сбил Ольгу с толку. Понятно, что он собирал о ней информацию, но это-то какое отношение имеет к делу?
— Так, дела семейные.
— Очень семейные? Не хочешь рассказать?
— С чего вдруг? Ты мне брат или сват? Удивительно, что ты еще сам не докопался.
Резкость ее, конечно же, обуславливалась болезненностью темы. И он, и она понимали это. Она не знала, куда деть руки от нахлынувшей нервозности, а он лишь следил глазами за ее беспорядочными движениями.
— Это нас напрямую не касается. Но чисто по человечески интересно. Ты не похожа на подростка-истеричку, чтобы убегать из дому без серьезного на то повода.
Он выпустил дым в сторону. Она взяла сигарету из его руки и тоже затянулась. Он молча наблюдал. Интимный и неожиданный жест. Зачем? Она почувствовала головокружение. Она давно не курила. Никотин теплой струей рассеялся в легких, проник в кровь и немедленно ударил в голову.
— Может, и был повод. Но все это чепуха.
— Твое любимое слово.
— Еще есть «несомненно».
— Не заметил.
— Плохо наблюдаешь.
— Так в чем дело?
— Решил во что бы то ни стало докопаться?
— Не хочешь?
— У меня есть духовник. Ему и рассказываю.
— Который Дмитрий?
— Возможно.
— Неважный духовник.
— Почему?
— Имеет личную заинтересованность.
— Неправда. Он пытался меня примирить.
— И тем не менее ты все еще живешь у него.
— Не у него, а с ним. Мы вместе снимаем квартиру.
— Почему не отдельно?
— Может быть, скоро. Послушай, — нагнулась она к нему. — А тебе-то что? Ну вот какая тебе разница?
— Никакой.
Он был невозмутим. Но глаза улыбались. А она бесилась от его легкой насмешки.
А потом, позже, когда она проигрывала, словно пластинку, в голове этот разговор и пыталась понять, где они перешли грань служебных отношений, она подумала, что зря не рассказала ему. Что ей до смерти хочется рассказать ему. Не потому, что ожидала, что его мнение что-то изменит. Потому, что… может быть… не наверняка… но все же он увидит в ней нечто большее, чем беспринципную карьеристку. Увидит человека, которому может быть стыдно за поступки матери, стыдно за чужую боль.