Каждому небезразлично, в какой семье человек родился-воспитывался. Но советская система возвела значение происхождения в квадрат. Легче было рабу Эзопу или крепостному Шевченко пробиться в поэты, чем классово чуждому элементу в 1920—1930-е годы получить пристойное образование. Но хуже происхождения, чем у Харитона, придумать было невозможно – просто проклятие.
Его отец был редактором кадетской газеты «Речь», директором Санкт-Петербургского дома литераторов. В 1922 году его на «философском пароходе» вместе с Бердяевым, Франком, Ильиным, ректором МГУ Макаровым выслали из Советской России. Харитон-старший обосновался в Риге, издавал газету «Сегодня», в 1940 году после присоединения Латвии к СССР был арестован НКВД и приговорен к высшей мере наказания. Мать Харитона была актрисой, играла во МХАТе, в 1910 году покинула семью, вышла замуж за известного берлинского психиатра, с которым в 1930-х годах эмигрировала в Тель-Авив и была похоронена у Стены плача.
Харитон был одним из немногих людей в СССР, кто на протяжении нескольких десятилетий круглосуточно находился под опекой личных телохранителей. Но по-настоящему заложником системы его делали происхождение и идеологически чуждые родственники. Дело отца Харитона лежало в сейфе Берии. И что имел в виду этот зловещий человек, когда 29 августа 1949 года после первого удачного испытания атомной бомбы, поцеловав Харитона в лоб, сказал ему: «Вы не представляете, какое было бы несчастье, если бы она не сработала», никому не известно. Когда однажды Андрей Сахаров поделился с ним надеждами на взаимопонимание с высшим руководством страны, Харитон вздохнул: «У этих людей свои представления об авторитете».
Ни Энгельс, ни Ленин не являются авторитетами для физиков
В 1929 году Сталин, раздавивший к тому времени своих политических противников на всех фронтах, сказал: «Мы отстали от передовых стран на 50—100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут». Страна бежала по всем направлениям – индустриализация, коллективизация. Ученые пытались внушить руководству мысль о том, что физика может обеспечить основу столь необходимой техники будущего. С этим никто не спорил. Но плохо было то, что наука оставалась островком интеллектуальной свободы. Академик Френкель договорился до того, что признался: «Ни Энгельс, ни Ленин не являются авторитетами для физиков». Физики, в отличие от ученых других, более «понятных» областей, считали, что они и без партийного руководства смогут понять, какие теории верны и какие проблемы интересны. Они считали себя частью мирового научного сообщества. Харитон, к примеру, два года работал в Кембридже, подготовил докторскую диссертацию под руководством нобелевских лауреатов Резерфорда и Чедвика. Не случаен был разгром в Харькове Украинского физико-технического института (УФТИ), который посещали Нильс Бор, Джон Кокрофт и Поль Дирак. УФТИ вышел из Ленинградского физтеха, где работал Харитон. Были расстреляны лучшие ученые Шубников, Розенкевич, Горский, арестованы Лейпунский, Обреимов, самый сильный советский теоретик Ландау. Немецких физиков Вайсберга и Хаутерманса Советский Союз передал в руки гестапо.
