— Лиза. Скажите. Мне очень надо. Кто это делал? Я…
— Надо ей! — закричала вдруг Лиза, дергая пояс передника, — надо ей, видите ль. Поздно хватилась. Нету его. И вообще, тьфу. Нужны вы мне. Вам надо. А мне — нет! Татьяна! Закрой ворота, за этой вот!
Отвернулась, берясь за штакетину огородной калитки.
Инга, прижимая к себе банку, подскочила, хватая упрямый локоть.
— Пожалуйста! Я его двадцать… двадцать лет ищу! Если он это. Просто скажите, когда? Когда был? Работал!
Лиза, как кошка отряхнула локоть, избавляясь от чужого касания. Ехидно сказала, почти пропела:
— Тому уже лет семь. Поздно ищете. А где сейчас знать не хочу. Тьфу.
Шагнув в коричневое пространство грядок, утыканных зеленью, заорала тоскливо-настойчиво:
— Цыпа-цы-ы-ыпа-цы-па-а!
Инга снова подошла к стеле. Тронула пальцем фигурку, лицо и откинутые тонкие волосы, еле намеченные. Девочка топталась в зеленом сумраке, продирая щеткой распущенные мокрые пряди, глядела с любопытством.
— Татьяна, — крикнула Лиза, не поворачиваясь, — закрыла, что ли? Неси мне ведерко, под морковку.
Инга с трудом оторвала глаза от стрижей и мальчика. Из спрятанной в барельефе трубки каплями стекала в чашу вода. Медленно, по одной крупной капле из пристального черного глазка в толще шершавого камня.
Уходя в зеленый сумрак, Инга оглянулась. На край чаши села деловитая трясогузка, качая длинным хвостом. И снялась, испуганная шумной троицей воробьев, что камушками валились прямо в озерцо, разбрызгивая сверкающие капли.
— Гордей, — сказала Инга, держа перед собой холодную тяжелую банку, — Гордей! Ты знал, да? Ты меня туда, к Лизе этой, ты нарочно! Ты чего молчишь, Гордей?
Наступала, тыкая банкой в загорелый живот, такой старый, что кожа на нем напоминала пергамент, смятый и снова разглаженный, весь в тончайшей паутине морщинок. Длинная рука отняла банку, Гордей ушел под навес. Хлопнула дверца такого же, как в сарайке Лизы старого холодильника. И так же послушно тот заурчал, соглашаясь хранить сметану в свежести.
Возвращаясь, Гордей сел на лавку, кинул руки на стол, большие и худые, лежащие полураскрыто, чтоб отдыхали.
— А я что про тебя знаю? Что Олежкина мать. Так. Что красава хоть куда, вон сосед аж забор проломил, все на тебя глядеть приходит. А еще, что терновку пили, когда ты мне на своего кавалера жалилась.
— Да не мой он! Я же сказала!
— Да? А об чем с сыном сегодня болтали?
— Сам, значит, знаешь, о чем, — устало ответила Инга, прислоняясь к столбу.
