— Мам… Ты Федра, значит? А вот, знакомься, Энона. Очень приятно, нимфа, очень-очень приятно, царица…
— Ну. Ну да, видишь, вот такой он, Петр Каменев. Олега, я ведь правда, до сих пор верила, что я что-то там в нем изменила. Двадцать лет тому.
— Слушай. Так это потому ты вечно на меня смотрела, я повернусь, а ты смотришь. Этот орал сегодня, не похож, не похож.
Инга кивнула, криво улыбаясь.
— Я…
— Да понял, понял. Умела бы врать, я бы рос, как все, типо папа летчик, разбился в Арктике, герой! У нас, мам, в классе таких летчиков целая эскадрилья. А ты, значит, все хотела понять, я Петрович или Сергеевич.
— Ты Олегович! По разным причинам. И, во-первых, ты его копия.
Нюха внезапно встала, положила руку на плечо мальчика и сказала торжественно:
— Не смей маму ругать. Она тебя родила! Ты такой прекрасный. Весь-весь. А если бы нет? А я?
— Ты, — довольно согласился прекрасный Олег, — чего ж тогда толклась с гуревичами, слушала козла этого? Мам, извини. В смысле, поссибли фазера?
— Его жалко, — быстро ответила Нюха, — он же старенький совсем, смешной. Я терпела.
— Жалельщица!
Инга выставила ладонь.
— Стоп. Если вы поругаетесь, сейчас, я чокнусь.
— А пусть не жалеет кого не надо!
— Всех надо, — в упрямом голосе зазвенели слезы, — как это — одного жалеть, а другого нет? Стареньких особенно жалко.
— Мам! — заорал Олега, хватаясь за голову, потом облапил сердитую Нюху и усадил рядом, прижимая к себе и морщась от лезущих в лицо растрепанных волос.
Инга прерывисто вздохнула. Кажется, он пережил. Не все же такие античные Федры, Михайлова, некоторые видят жизнь по-другому. Или эта девочка смягчила все, Олега доволен, как слон, что увел ее у соперника, и что она, оказывается — жалела старенького.
— Купаться? — предложил Олега из-за кудрявой макушки Нюхи.
— Да, — поддержала его девочка, — а я станцую, для твоей мамы, я ее станцую.
— Понеслось… ладно, двинули, — он поднялся, ухватывая Нюху поперек талии, и заговорил сочным, тут Инга вздрогнула, совершено каменевским голосом:
— О, нимфа, как тебя, Энциона! Нет, Эхинацея! Вдвоем мы увлечемся… нет, повлечемся…
— Повлачимся, — подсказала Инга, стаскивая с веревки гордеево полотенце.
— Да, точно! И Федра с нами в море омоваться. Нет, пениться пойдет.
— Олега, достал!
Олега поставил терпеливую Нюху. Выпятил живот, помавая в воздухе руками.
— Терпи теперь. Нынче я Петрович и это налагает. Я так сказал? Или — накладывает? Второе как-то странно звучит. Нюха! Ты купальник хоть взяла? Здрасти. А как же? Мам, выдай ей там чего. А то я украду Гордея трусы, с веревки.
