— Леха, ничего я ему не должна. Пожалуйста.
Опустила руку, будто пытаясь прикрыться, потому что Леха, осклабясь, прошелся очками по длинным пыльным ногам, еле прикрытым короткими шортами.
— А то ты помнишь, — удивился, кладя руки на оплетенные рукояти, — тоже, сказанула. Я вот все помню. А ты такая была, откуда ж помнишь? Тебе рассказать, какая была? Рассказать?
— Леха… пожалуйста.
Парень надавил ногой, выпрямился, выравнивая черный мотоцикл. Под рычание мотора засмеялся:
— А соплячина твой обрадуется, а? Твой мудачок толсторылый. У вас же любо-о-овь…
— Не надо его трогать. Пожалуйста.
Леха перестал смеяться. Закончил деловито:
— Короче, то не мне решать. Что Абрек скажет, то и получишь, ясно, девочка Ню? Гуляй пока.
Олега вышел из-за холма, когда маленькая черная фигурка укатывалась в марево степи, наклонился, беря Нюху за худенькое плечо.
— Это кто был? Чего хотел?
Поднял ее с корточек, взял руками за плечи, поворачивая к себе испуганное лицо с крепко зажмуренными глазами.
— Нюха, ты чего молчишь? Опять чего-то наворотила?
Та затрясла головой. Заговорила быстро, не открывая глаз, а из-под пушистых ресниц блестели слезы:
— Ничего. Совсем ничего. Я тебя люблю-люблю, Олежка, знаешь, как сильно. Я даже боюсь все время, как сильно я тебя люблю. Наверное, нельзя так, мне так нельзя, ты хороший такой. Я…
Он прижал ее к себе, касаясь небритой щекой ее — нежной, пылающей ярким румянцем, повернул лицо, утыкаясь губами в ее губы. И сказал, невнятно, не отрываясь от нее:
— Глупая, глупая моя любимая Нюха, моя сумасшедшая Нюха, ты меня люби, ладно? Сильно люби, чтоб, как я.
Она открыла глаза, скосила их, привставая на цыпочки, чтоб поверх его макушки осмотреться. Никого-никого, все внизу, машины за поворотом, злой Леха уехал, к далекому страшному Абреку-Абрикосу, и оба о ней знают что-то. Что-то плохое, чего она не помнит. А тут Олежка, который знает о ней только хорошее.
— Нам уже надо идти? — шепот был еле слышным, но мальчик услышал его, и понял. Покачал головой, опускаясь, садясь, и укладывая ее спиной на свои вытянутые ноги.
— Не надо. Нам с тобой надо вместе. Тут. Сейчас.
Смотрел сверху. И как всегда ахнулся в счастье. Такая красивая. Будто ее не на земле делали, не рожали, не была маленькой, в пеленках. Будто она сразу — вот такая. И навсегда.
Ночью, самой глухой, когда заснули даже неугомонные, что наработавшись и накупавшись, еще сидели у костров, болтали, а после носились по песку, залитому лунным светом, Олега тихо растолкал Нюху и вытащил из палатки.
