Песня смолкла, Лада заговорила, выкладывая осколки — один к одному — занемевшими от усталости пальцами.
И Акут, сквозь дремоту услышав, не открыл глаза, стал смотреть дальше: вот она уже без одежд, и не только страх, но желание умереть, сразу же, чтобы всё закончить. Сидел, роняя голову на колени, боялся смотреть дальше, а проснуться не было сил. И видел в двинувшемся дальше сне, как на нетронутом ее плече, белом и слабом, наливается цветом и растёт силуэт одного из Владык. Вот уже все её тело обвито толстым туловом, расписанным радужными красками. Акут открывает рот, хочет крикнуть, что — нельзя так, её заберут, надо скорее вернуться, пока ещё не вся кожа её скрыта. И не может, только стонет прерывисто, захлёбываясь дыханием. Но надо крикнуть, надо!
Проснулся от собственного крика и взмахнул руками, теряя равновесие. Упёрся в пол, поднялся, переглатывая пересохшим горлом. И прикрыл ладонью глаза.
Свет стоял над щитом, не качаясь, куполом из цветных огней, прозрачным и сочным. И в основании его лежал круглый мир, собранный слабыми руками тощей девчонки, которая тут же, рядом со сделанной работой, сползла на пол и спит, свернувшись, поджав босые ноги.
Мастер Акут подошел, ступая осторожно, издалека глядя на картинку из осколков раковин, за каждую из которых можно было сменять двух коз или свинью с поросятами, а то и молодую жену. Встал над столом, погружая лицо в свет, и увидел. Увидев, застонал так же, как во сне, схватился за виски, накручивая на руки чёрные пряди волос.
— Ты! Что ты наделала? Как же теперь?
Весёлый и радостный мир, в котором двигались среди кудрявых деревьев жирафы и стояли важные слоны, где в траве шевелились и прыгали малые звери, на полянах танцевали люди, а в облаках над ними летели в радужный свет птицы, — этот мир по краю щита опоясывал змей, толстый и прекрасный, виясь по опушкам и вдоль троп, заплетая кольца вокруг стволов и петляя среди скал.
Он замыкал мир в себе, держа хвост в раскрытой пасти. И мир сверкал, светясь и живя.
Акут откачнулся, выныривая из света. Повалился на корточки рядом со спящей, схватил её за плечи. Тряхнул. Лада закричала, дёрнувшись, подняла руку, защищая плечо. Отползла, стукнувшись головой о чурбачок ножки стола. Тряпка с плеча упала, мягко касаясь ног мастера. Лада отвернулась, заплакала, закрывая лицо ладонью, изрезанной острыми краями раковины.
Мастер сидел на корточках, нагнувшись над ней, медленно опускал руки, пока согнутые пальцы не упёрлись в дерево пола. Сквозь слёзы от яркого света смотрел и смотрел туда, где в неровной рамке подживающего шрама бледно светилась новая кожа, тонкая и слабая, с еле проступающим рисунком — змейка, чей хвост захлестнул худое плечо, а узкая голова легла на ключицу.
