— Девятый год.
— И видно, что ты не без успеха учился восемь лет. И вперед старайся так же. А вот послушайте, как переводит у нас Тетерин. Следовало перевести: «Диоген, увидя маленький город с огромными воротами, сказал: «Мужи мидяне, запирайте ворота, чтобы ваш город не ушел»». Мужи по-гречески андрес. Вот Тетерин и переводит: «Андрей, затворяй калитку — волк идет». Он же расписался в получении казенных сапогов следующим образом: «Петры Тетеры получили сапоги». — Ну, послушай, Петры Тетеры, что такое море?
— Вода.
— Какова она на вкус?
— Мокрая.
— Про Петры же Тетеры рассказывали, что он слово «maximus» переводил словом «Максим»; когда же ему стали подсказывать, что «maximus» означает «весьма большой», он махнул: «Весьма большой Максим». Ну, а ты, Потоцкий, проспрягай мне «богородица».
— Я богородица, ты богородица, он богородица, мы богородицы, вы богородицы, они, оне богородицы.
— Дельно. Проспрягай «дубина».
— Я дубина…
— Именно. Довольно. Федоров, поди к доске и напиши «охота».
Тот пишет «охвота».
— Напиши «глина».
У того выходит «гнила».
Таким образом Павел Федорыч потешался над камчатниками, заставляя их нести дичь. Иванов радовался и душе, что учительское внимание было отвлечено от него. Напрасная радость: то был новый маневр, лущенный в ход учителем.
— Что, Иванов, хороши эти гуси?
Иванов опять приходит в ажитацию.
— Как бы ты назвал этих господ? Не назвал ли бы ты их дикарями? Платонов, что такое дикарь?
— Дикий человек.
— А умеешь ты говорить по-гречески?
— Нет.
— А я слышал, что да. Идет он с таким же, как сам, гусем. Один гусь говорит: «альфа, вита, гамма, дельта»; другой гусь говорит: «эпсилон, зита, ита, фита». Не правда, что ли? Тогда еще пирожник назвал вас язычниками. Вот вроде его один господин приезжает к отцу на каникулы. Отец его спрашивает: «Как сказать по-латыне: лошадь свалилась с моста»? Молодец отвечает: «Лошадендус свалендус с мостендус».
Иванов опять оживился надеждой, что его забыли.
— И не стыдно тебе, Иванов, сидеть среди таких олухов? Я ведь знаю, что ты не станешь спрягать «дубину», не скажешь, что десятки стоят на десятом месте, не поедешь в Ледовитый океан с какой-то «Гишпанией», — зачем же ты забрался к этим дикарям?
— Простите, — шептал Иванов.
— В чем тебя простить? — И Павел Федорыч опять добивается того, что Иванов сам себе делает приговор:
— Ленился…
— Дело ли будет, если я прощу тебя?
Пускается в ход новый маневр. Известно, что для школьника мучительна не столько самая минута возмездия, сколько ожидание его. Это понимал Павел Федорыч и пускал в ход всю практическую психологию.
