то есть забежав в лагерь неприятеля и выждав, когда перейдет на его сторону мяч, прогонять его
до города — назначенной черты. Нарушающему правила игры
мылили шею.— Кила! — закричали ученики — это означало, что город взят.
Победители в восторге и с гордостью возвращались на свое место. Им весело.
Аксютка же щелкает зубами.
В углу двора, около сбитенной и хлебной пекарни, несколько человек прокапывали в огромной куче снега норы и проползали через те норы на своем брюхе. В другом углу двора играли в крепость, стараясь выбить друг друга, из занятой на куче снега позиции, причем вместо картечи употреблялись в дело снежки. Гришкец и Васенда повалили Сашкеца на снег, зарыли его с руками и ногами в кучу снега, так что торчит одна лишь голова Сашкеца, — он беззащитен, и творят ему смазь вселенскую. Гришкец и Васенда хохочут, да и Сашкец хохочет — это была шутка полюбовная. Всем весело.
Аксютка щелкает зубами.
На двор училища вошли две женщины — одна старуха, другая лет тридцати с лишком. Спросивши, где живет ишпехтор, то есть инспектор, они направились к двухэтажному зданию, крыша которого заканчивалась шпилем со звездою. Скоро они уже стояли в зале инспектора. Старуха была женщина дряхлая, лицо в трещинах, до того обожженное летним солнцем, что и зимою не сходил с него загар; маленькие глазки ее бегали, как две перепуганных мыши, и тоскливое их выражение возбуждало жалость. Эта сгорбившаяся дама имела на седой, в висках плешивой голове шерстяной платок, на плечах поношенную шубейку, на ногах мужские сапоги. Другая женщина была лет тридцати двух, высокого роста, рябая, с длинными мозолистыми руками; она смотрела исподлобья с тем беспристрастьем, с которым смотрят люди на что-либо неизбежное в их жизни и с чем они примирились. Одета она в новую заячью шубку, в новый платок, и на ногах ее не сапоги, а башмаки козловые.
Они прождали инспектора около получаса. Наконец инспектор вышел, но, очевидно, в дурном расположении духа.
— Что вам надо? — сказал он грубо.
Обе женщины повалились в ноги. Старая заплакала и тем напевом, каким голосят у нас по покойникам, стала приговаривать:
— Батюшка, отец ронной… Ох, кормилец, наше горе большое… лишились последнего хлебушка… батюшка, не погневайся!..
Старуха стукнула в пол головою.
Такое раболепие смягчило несколько инспектора; но дурное расположение его духа не миновалось окончательно.
— Говори, зачем пришли…
Старуха от грозного голоса начальника трепетала, терялась и понесла дичь:
