- Да уж, сэр.
- Главное, не дай Труслоу себя запугать. Стой на своём, понял?
- Понял, сэр.
- Удачи, Нат. Она тебе понадобится. И пятки ниже! Пятки ниже!
Старбак гнал лошадь на запад, навстречу расчерченным синими тенями горным пикам. Денёк выдался ясный, на небосклоне – ни облачка. Покахонтас, кобыла Натаниэля, без устали несла его по просёлку, уводящему от Фальконер-Куртхауса мимо садов и лужаек в холмы, к мелким хуторкам, сочным травам и быстрым ручьям. Местность здесь плохо подходила для выращивания того, чем славился и богател юг: табака, риса, индиго и хлопка. Это был край грецких орехов, яблок, тучных стад и кукурузы. С хуторов доносился звон коровьих колокольчиков и собачий брёх. По мере того, как дорога поднималась, человеческое жильё попадалось реже, а поля сменились отвоёванными у леса участками.
Солнце миновало точку зенита. Старбак волновался. Не боялся, нет. По юношеской самонадеянности он воспринимал Томаса Труслоу не как реальную опасность, а как некий абстрактный барьер, отделяющий от светлого будущего. Одолеешь барьер, - и вновь всё станет просто, понятно. Спасуешь – и в зеркало смотреть будет стыдно. Удастся ли найти и уломать разбойника? Должно удаться. Фальконер будет доволен, а Ридли посрамлён. А вдруг не удастся? Где тогда брать пятьдесят долларов? Полковник положил ему, как секретарю, двадцать восемь долларов в месяц, но пока Старбак не получил ни цента.
Просёлок пошёл над бурной речкой, пенно вскипающей на валунах и упавших деревьях. Лес вокруг густел, холмы становились круче, а виды живописней. Когда юноша проехал заброшенную хижину, его насторожил перестук копыт. Старбак обернулся, доставая револьвер. Олень. Мысли Натаниэля приняли иное направление. Судьба-насмешница играла с ним последнее время, как хотела. Сейчас ей угодно было забросить его на Юг, а что будет завтра? Где он окажется? Западнее, в диких землях, где цивилизация противостоит краснокожим язычникам? Может такое случиться? Вполне. Старбак был в этом уверен так же твёрдо, как и в том, что пастыря из него не получится. Не получится. Иногда из-за этого его мучило чувство вины. По ночам. При дневном свете совесть умолкала, как сейчас, заглушаемая скрипом седла, тяжестью револьвера на боку и предвкушением настоящего приключения. Натаниэль вкусил запретный плод и ехал на встречу с дьяволом. Вопреки всему, чему учил его отец. Бунт? И пусть! Натаниэль Старбак стал бунтовщиком, и это его устраивало.
