В 1819 году, чрез двадцать восемь лет [!] по вступлении в монастырь, архимандрит Павел дозволил послушнику Науму ноше–ние рясы. Премного тогда радовался Христов труженик этому своему видимому причислению к иноческому чину. В то время он трудился в просфорне.
Опытные подвижники уже видели в иноке Науме человека высокой духовной жизни. Так, духоносный старец Феофан, двадцать пять лет проживший в пустыни, по прибытии в монастырь спрашивал: «Кто у вас Наум? Покажите мне его: он строит себе прекрасную палату (обитель в Небесном Царстве — Ред.)» (1, с. 157). Оба подвижника виделись и беседовали между собой, но беседы их остались для других тайной.
Когда же при архимандрите Макарии было учреждено в Анзерском скиту постоянное чтение Псалтири, отец Наум был определен на это послушание, с назначением, кроме того, в должность псаломщика и с поручением ему некоторых обязанностей по скитскому хозяйству. Здесь он уже получил отдельный уголок — маленькую келью, где каждую ночь перед ликом Божией Матери совершал свои молитвословия и коленопреклонения. У себя он имел только две книги: Псалтирь, по которой отправлялись молитвословия, и «Лествицу» преподобного Иоанна Лествичника, по которой учился подвижничеству.
Мирно и спокойно потекла было жизнь боголюбца Наума в среде малого Христова стада на пустынном острове. Но вскоре постигло его искушение, которое, впрочем, послужило к его славе.
При новом настоятеле было усмотрено, что Наум проживает в монастыре, не имея увольнительного свидетельства от своего сельского общества. Решено было выслать его на прежнее место жительства. В уповании на Божий Промысл, без малейшего прекословия, Наум покорился своей участи: его посадили на попутное судно и отправили с попутчиками–поморцами на родину. Но Бог судил иначе. Противный ветер принудил плавателей остановиться у Заяцкого острова. Проходит день, другой, неделя; ветер не сменяется; еще неделя — ветер тот же. Смущенные корабельщики решились отвезти Наума обратно в монастырь. Таким образом, он опять возвратился на Соловецкий остров, а поморцы с переменившимся ветром отправились домой.
Снова тихо и спокойно потекла жизнь подвижника в Анзерской пустыне. Разделяя с братией все труды, он соединял с ними добровольные подвиги иноческого самоотвержения. По–прежнему он стал уединяться для безмолвного богомыслия и слезных молитв; по ночам по возможности сокращал время сна. От рождения он не пил ни вина, ни пива, ни чаю, не носил теплого платья, а в монастыре довольствовался одним подрясником из грубой ткани и ветхой рясой, которых, конечно, не взял бы и нищий, если бы нашел брошенными на дороге.
