Вскоре в лощине крики и стоны раненых стали слышны. У него там какая-то черта была намечена, за которую он уж никого не пускал… Геройский был парень, царствие ему небесное, редкий пулемётчик! Поубивал же он фашистов! Когда утром я посмотрел вниз, — там их до дьявола валялось, и все вроде как бы на одной черте. Все рыжие, нарядные, солдаты и офицерьё. А то и все офицерьё! Бог их знает! „Юнкера, — говорил он, — пятый день в этих местах всё пьют и пьяными на рожон лезут, нахрапом хотят взять высоту…“
Он всё строчил и крестил этих самых юнкеров и таким манером через часок их отбил. Устал очень. Прямо задыхался. Скинул с плеч котомку свою, достаёт котелок и говорит: „Принеси, дедка, воды, умираю от жажды“. Взял я котелок, вниз пополз. Дошёл до ручейка, черпнул воды, а вода в нём и не держится: котелок-то весь изрешечен пулями! Вернулся наверх, посмеялись с ним. Посмотрел консервы, — те тоже насквозь прошиты. „А сам вот остался жив! — говорит он. — Как бывает, дедка, а? Счастлив я или нет?“ — „Счастлив, — говорю, — такого пуля не возьмёт“. — „Да, какой-то я удивительный, — говорит, — товарищи все были поубиты и ранены, а я вот — всё жив! Когда ещё третьего дня воевали у Титькина хутора, надо было пехоту поддержать. Место открытое, немцы со всех сторон обстреливают, головы не поднять. Под таким огнём мы и ползли с километр. Нас было три пулемётчика. У каждого пулемёт. Никто до места не дошёл, а я дошёл! И один дошёл! Бывало, что и во весь рост поднимался, — упрёшь этак пулемёт в живот и ведёшь огонь. Выходит, что пуля обходит храброго, как думаешь?“ Говорю: „Правильно, я и сам такой. Другой раз десять уже был бы на том свете, — шутка ли сказать, двадцать медведей имею на своём счету! — а я вот живу и здравствую, фашистов ещё сколько поубивал!“ Смеётся! Весёлый парень был! „Тогда, — говорит, — дедка, на тебе банку консервов, и мне банку, и за дело!“
Он в левое окошко глядит, я — в правое. Едим, говорим и в окошко поглядываем. Он вдруг и спохватился: „А ведь совсем не дело делаем, дедка, что сидим вдвоём в одном дзоте! Надо делать вторую огневую точку. Тогда ни один дьявол нас не обойдёт“. Сказал и вскочил на ноги. Посмотрел я на него: небольшого такого роста, тощий мужик. Но сила в нём богатырская была, говорил, что пятый день всё в боях и ещё глаз не смыкал. Да.
Ну, значит, вышел он из дзота и за дело принялся. Он всё за озеро боялся, за дорогу, которая идёт к берегу. Человек он был смекалистый, видать, из мастеровых, и солдат храбрый. Вырыл меж сосен небольшой окоп, кругом обложил его камнем, притащил из землянок доски, мешки с какой-то древесной мукой, несколько брёвен, и получился у него из всего этого небольшой такой дзотик. Вот туда он и забрался со своим „Максимом“. А меня оставил с ручным пулемётом. Так мы уладили дело, что всю местность пополам разделили и каждому — свой кусок. И выходило после этого, что юнкерам этим самым никак не найти будет к нам лазейки.
