Заточение в спальне я обернула к своей пользе: подлизалась к Пильской и попросила ее уговорить маму, чтобы та забрала меня из пансиона. Я и обнимала ее, и целовала, и секреты рассказывала… В конце концов она обещалась помочь.
На первый взгляд Пильская совсем незаметная личность, пешка, горничная всего-навсего, но мама без нее не может шагу ступить. И никогда не прекословит ей. Пильская и одевает ее, и наряды выбирает, и в мамину комнату без ее разрешения не войдешь, и за прислугой шпионит, и ключи в ее руках, словом, всем в доме заправляет. Сдается, ей я обязана тем, что меня отдали в пансион, и, если она захочет, я снова буду жить дома. Хотя она и обещала споспешествовать мне, я не очень-то ей верю… Иногда у нее глаза загораются, как у кошки в потемках. И оттенка они желтоватого, а губы тонкие-претонкие и всегда крепко сжаты. Бывает, уставится на меня, прямо жуть берет!..
24 марта
День пропал! Все надежды и планы насмарку! Никогда особой любви не питала я к дядюшке, а с сегодняшнего дня возненавидела его.
Мама утром долго спала. Совещание с камергером, как видно, утомило ее… А я по привычке встала рано и побежала к Пильской pour lui faire ma cour[22]. Мы с ней кофейничали и разговаривали шепотом, боясь разбудить маму. И вдруг в комнату без доклада, по своему обыкновению громко топая и крича, врывается… дядюшка. Пильская накинулась на него и кое-как утихомирила; по крайней мере, он внял ее просьбам и понизил голос.
Он нисколько не изменился. На улице его можно принять за эконома или дворецкого. Словом, за мелкую сошку. А меж тем, по слухам, у него большой капитал и он очень состоятельный человек. Лицо у дядюшки загорелое, нос картошкой, усы коротко подстрижены, сапоги на нем юфтевые, кожаные перчатки давно нечищены, носовой платок несвежий. А лицо… не знаю, как и описать его: не то серьезное, не то насмешливое, одновременно сердитое и лукавое… И эта его бесцеремонность, которая приводит маму в отчаяние. Я слышала, мама много раз говорила: если бы не его состояние и не надежда на наследство, она бы на порог его не пустила. При гостях вечно приходится за него краснеть, — точно нарочно, говорит он несообразности, ведет себя вызывающе, чтобы скомпрометировать нас, а мы должны все сносить.
Увидел меня и накинулся, как ястреб: расцеловал, оглядел с ног до головы, и давай выспрашивать, меня аж пот прошиб. С ним никогда наперед не знаешь, что сказать, а о чем лучше умолчать; все одно на смех поднимет. Никакого обхождения, говорит, словно в кабаке находится.
