— Никакой это не долг, — резко произнесла она. В глазах ее сквозило раздражение. — Каждое региональное отделение само проводит расследование на своей территории. Ты сам мне тысячу раз это объяснял. Может быть, ты добровольно взял на себя эту обязанность? Тогда так и скажи.
— Да, скажи, — в тон ей проговорил Дункан.
— Да вы что, репетировали, что ли? — Тут он вспомнил разговор с Глорией несколькими часами раньше и почувствовал, что его загнали в угол.
— Ты ведь обещал нам эти выходные! Или твое слово уже ничего не значит?
— Что я должен на это ответить?
Кровь бросилась ей в лицо.
— Продолжай упражняться, — сказала она Дункану и, сжав Дэггета за локоть, повлекла за собой. Они отошли за угол. — Ты не можешь так поступить! Ты сам настроил его на эти выходные. Единственное время, когда он может побыть на воде. А теперь, когда он только об этом и мечтает… Ты что, не понимаешь, какую боль причиняешь собственному сыну?
— Минутку. — Он высвободил локоть из ее руки. — Если я правильно понял, ты говоришь о моем сыне?
— Ну кто-то же должен тебе это сказать. Он все свое время проводит с семидесятилетней старухой, которая и передвигается-то с трудом. Ты считаешь, это способствует его развитию?
— Это временно.
— Нет ничего более постоянного, чем временное, ты знаешь?
— Там убили человека.
— Ты наверняка сам туда напросился. Может быть, даже настаивал. Там могли бы обойтись и без тебя. Ну скажи, что я не права!
— Ты права. Ты трижды права, если счет для тебя так важен.
Она его поймала, и он почти ненавидел ее за это. За этот тон, за это отношение к его делу. В особенности же за то, что она была целиком и полностью права.
— Меня больше всего волнуют эти выходные, Кэм. Ну ладно, ты не хочешь видеть меня, пусть будет так. Но Дункан! Не отнимай у него эту радость. Ну откажись от Сиэтла. Поезжай с Дунканом на побережье. Ну побудь с ним хоть немного!
— Я ведь проводил время с сыном и до того, как появилась ты.
Эти слова решили все. Она повернулась и побежала прочь. Остановить ее, вернуть! Однако он остался стоять на месте.
— Счастливого пути, па! — проговорил Дункан, повиснув на перилах.
— Дунк, произошло убийство. Это действительно очень важно! — прокричал Дэггет уже с другого конца лужайки.
— Давай-давай поезжай! — крикнул в ответ сын.
И он поехал.
Субботним утром 25 августа — почти через две недели после взрыва в вашингтонском аэропорту — Дэггет стоял в вестибюле регионального отделения в Сиэтле. Он сразу узнал среди присутствующих лейтенанта полиции Фила Шосвица, еще до того, как их представили друг другу. У Шосвица были большущие темные глаза и изможденное, слишком бледное лицо — по-видимому, результат долгих часов, проведенных в кабинете за письменным столом. На нем была белая рубашка с помятым галстуком, на ногах — поношенные туфли на резиновой подошве со стоптанными каблуками. Шосвиц смотрел прямо на Дэггета — он, как видно, тоже сразу различил агента ФБР своим наметанным глазом. Они пожали друг другу руки и представились. После первых же слов Шосвица — было что-то такое в его манере говорить — Дэггету показалось, что когда-то этот человек не лишен был чувства юмора. И, может быть, даже сохранил кое-что до сих пор.
