— Да ты просто эгоист.
— Ну разумеется! Все мне об этом напоминают по сто раз в день. А теперь вот еще и ты.
Он тут же пожалел о своих словах. А еще больше — о тоне, каким они были сказаны. Но Глория, казалось, нисколько не оскорбилась. Вообще ее трудно было заставить изменить собственное мнение.
— Ты все равно ничего не добьешься.
Его охватило чувство горечи и одиночества.
— Вам бы с Кэри сочинить какую-нибудь мелодию и петь в унисон. Отлично получится. — Теперь чувство горечи постепенно сменялось гневом. Этого ему еще не хватало — уговоров со стороны стареющей «всеобщей мамочки»! Да пусть она хоть тысячу раз права! Он сунул бумаги в ящик стола. — Ты будешь просматривать бумаги Бэкмана. Он был скрытным, этот сукин сын. Если наткнешься на что-нибудь такое, что я мог бы использовать, дай мне знать.
— Беднягу еще не похоронили, а ты уже роешься в останках!
— Я не роюсь в останках. Я ищу детонатор, который мог оставить после себя Бернард. — Он проверил ящик, в котором лежали входящие документы, рассортировал их. Попробовал сменить тему. — А как насчет отчета Мичема?
— Он просил передать, что готов встретиться с тобой у себя в офисе.
— Когда? Сегодня?
— Да, прямо сейчас. Сказал, что ему не терпится спихнуть тебя со своей шеи.
— Как и всем остальным.
— В том-то вся прелесть. Скажи, нет?
— Да уж. Каждый день одно и то же, хоть совсем не являйся на работу. — Этим грубоватым юмором он надеялся хоть немного развеселить ее. Ничего не получилось.
— Сидеть за столом начальника было бы намного безопаснее.
— Да что вы с Кэри сговорились, что ли?
— А что я могу поделать, если ты такой упрямый? Как пень. Надо же как-то заставить тебя слушать. В конце концов можно учиться не только на своих ошибках, но и на чужих тоже. Вот Боб Бэкман не хотел ничему учиться. Если бы он остался сидеть за столом, был бы сейчас жив.
— Боб Бэкман погиб, потому что всегда был идиотом, — проговорил Дэггет. Тоска накатила на него горячей волной.
— А твой сын прикован к инвалидной коляске. Надеюсь, об этом-то я не должна тебе напоминать. — Она вся раскраснелась от избытка чувств. И наконец замолчала, поняв, что зашла слишком далеко.
Ее слова висели в воздухе, как тяжелые камни. Или как ядовитые мухи. От них не было спасения.
— Нет, об этом мне напоминать не надо, — медленно проговорил Дэггет.
Ядовитые мухи полетели прямо в глаза. Слезы покатились по щекам, он безуспешно пытался загнать их обратно…
Это не сон. Это вполне реальные воспоминания. Они накатывают тяжело, неумолимо. Так падает на сцену тяжелый занавес. Нет, они больше похожи на прозрачный экран, в котором движутся образы. До боли родные образы. Образ мальчика, бегущего по трапу. Отогнать их невозможно никакими усилиями. А вызвать может любая мелочь: запах, звук, иногда просто прикосновение к шерстяной вещи. От этих воспоминаний нет спасения.
