– Мы оба были игрушками в руках у отца Игнация, – продолжала монахиня свою исповедь. – Он знал горячность архиепископа и предвидел, что я не смогу защититься.
– Грешница, – машинально бормотал кардинал.
– Иезуит мне тоже твердил о моей греховности. И говорил, будто я всегда буду пребывать в состоянии греха.
– Если б ты покаялась…
– На коленях я умоляла его, заливаясь слезами, сломленная, раздавленная…
– Он мог назначить покаяние, которое бы тебя очистило.
– Он мне и назначил покаяние, которое непрерывно возвращало меня к изначальному греху. О, иезуитское лукавство! Деяние двусмысленное, точно откуп или вторичное преступление, а он тем самым целиком подчинил меня святому ордену.
– Я не понимаю тебя.
– Ты не хочешь понять, монсеньор.
Он не хотел следовать мыслью за ней, после того как любовники увлекли его в адскую пасть. Тогда, в том далеком угрюмом тумане, начиналось его познание, однако наложница заставляла его встретиться с нею теперь, в этом печальном «потом». За грехом архиепископа и монахини угрожающе стоял святой Ангел со всевидящим оком и карающим мечом. Белая сестра безошибочно угадывала, что кардинал избегает углубляться в тайны этого ангела, хранителя всех тайн и секретов. Взгляд кардинала скользил по источенным временем камням, в этом взгляде светились печаль и желание вернуться в монастырскую келью, может быть навеки утраченную ради принудительного спасения заблудшего искателя истины.
– Ты повторила свой грех с Марком Антонием?
– Много раз.
– Бесстыдница! – вырвалось у аскета при этом признании, которое она дополнила сдержанной улыбкой.
– По наущению иезуита, прости.
– Врешь! – крикнул он на двуликую аббатису. – Для вас это было наслаждение.
– Было.
– Ты не таишь? – девственник растерялся перед ее откровенностью.
– Это отяготило мое покаяние, – посетовала наложница еретика.
– Какое покаяние?
– Да пойми же ты наконец! – Она тоже повысила голос, сохраняя на лице выражение оскорбленной невинности, – Святой орден приказал мне следить за архиепископом. А как иначе могла я этого добиться?
Она разбила скорлупу, в которую облек себя проницательный снятой. Он не желал идти дальше того, что лежало на поверхности монашеской добродетели. Лишь в отдельные мгновения взор его проникал глубже, и тогда ужасные предчувствия заставляли его бросаться на деревянную скамеечку для молений. Однако благодаря послушнице святого ордена истина вдруг во весь рост поднялась с мистической почвы, собственно, она всегда стояла перед ним, это он сам прятался от нее, прикрываясь маской благочестивого неведения. Истина о добродетели, истина о грехе, ослепляюще страшная истина о власти церкви! Невероятно, бормотал ou, зная, однако, что все обстояло именно так, как рассказывала женщина, которую сам генерал ордена иезуитов представил в качестве своей шпионки. И как бы это ни противоречило его роли в Замке святого Ангела, сейчас он не смог скрыть отвращения к этому столь совершенному созданию, чьи заслуги церковь отметила золотым знаком.
