Когда травы в поле начинали засыхать, жить становилось труднее. Без съедобных трав, которые составляли существенную часть нашего питания, мы никак не могли наесться досыта, и это голодное время продолжалось до тех пор, пока не поспевала пшеница. Тогда мы могли утолять свой голод поджаренными зернами. Сорвав пучок колосьев, мы солому поджигали спичкой и затем переворачивали пылающую солому палкой из стороны в сторону, не давая колосьям сгореть: так поджаривалась пшеница в своем же пламени. Затем мы без промедления разбрасывали костер, чтобы зерна могли остыть и чтобы не загорелась пшеница в поле. Хорошо поджаренные зерна разминались в подоле, и получалось довольно вкусное кушание, по–курдски «калинок».
После уборки пшеницы нечем было поживиться на опустевших полях; стряпать «калинок» не приходилось. Зато в огородах поспевала картошка, и мы каждое утро выпрашивали у молоканок по нескольку картофелин. Если хозяйки скупились и прогоняли нас с пустыми руками, то мы, побуждаемые голодом, тайком пробирались в огороды и воровали. Так или иначе, а картошка была добыта; мы собирали кизяк, — складывали его в кучу и разжигали; голодные, мы с нетерпением ждали, пока прогорит костер и можно будет положить картошку в оставшийся жар. Печеный картофель ели с наслаждением, посылая его солью, захваченной из дому. Если мы воровали, то только по нужде. Ведь пастухи получали свою заработанную пшеницу не раньше осени, по окончании пастьбы, а до этого срока надо же было чем‑нибудь питаться! Часто бывало просишь–просишь хозяек дать хоть что‑нибудь поесть; некоторые из них охотно давали нам хлеба, а другие отказывали, и это бывало гораздо чаще.
Среди молоканок у меня была доброжелательница, тетя Параша, которая очень любила меня: повидимому ей жаль было мальчугана, который, скорчившись от холода, гнал осенью на рассвете свое стадо баранов. Два–три раза в неделю тетя Параша украдкой давала мне хлеба или соленых огурцов. Детей у нее не было. Часто по вечерам, после пригона стада, она зазывала меня к себе и кормила остатками щей от обеда. Тетя Параша была исключительно добрая женщина — другие молокане не пускали нас даже на порог избы.
Так постепенно подходила глубокая осень, начинались дожди и холода, а подчас и густые туманы. К этому времени все полевые работы заканчивались, и, кроме пастухов, никого в поле не было. Но я не чувствовал себя одиноким: со мною всегда ходил мой верный друг, овчарка Каврэш, что значит по–русски: «черноголовый». Я очень любил Каврэша, и он ни на шаг не отходил от меня.
