От болота несет духотой, хотя, казалось бы, все-таки водоем, хоть и заросший. Он потирает руки, справляясь с неприятной робостью. «А если как-нибудь осторожно?.. Господи, как?» – в мире, основанном на законах физики, это невозможно.
Воды начерпаешь. У тебя одни ботинки. Придется сушить…
Он поводит плечами. Усмехается. «Смотрят… Ну и хорошо, что смотрят. Значит, если что, спасут», – не то всерьез, не то с легкой иронией, как привык разговаривать с родителями, когда их вмешательство в его жизнь переходит всяческие границы. Решительно заносит ногу. Ставит – без оглядки, всей тяжестью. Теперь – другую. Осталось только дотянуться…
Захватив ножку, тянет, уже чувствуя: что-то не так. Слишком мягкий – даже для болотного подберезовика. «Червивый…» Белые личинки выели плоть до самой кожицы. Отбрасывает широким жестом, брезгливо обтирает пальцы, чувствуя обиду: лес, которому он по-детски, от всего сердца доверился, взял и обманул.
Торопливо одолев склон, идет назад, не глядя под ноги, размахивая пустыми руками. Какой-то запах, противный и сладковатый, стоит в воздухе, перебивая лесные ароматы. Ладони чешутся, особенно правая, державшая гриб. Он чувствует зуд, неприятный, идущий изнутри, будто под кожей что-то шевелится: личинки, белые, похожие на маленьких червей.
Дойдя до березовой поляны, сворачивает и идет напрямик, чтобы выйти к дому, минуя соседские заборы. Противный запах бредет за ним. «При чем здесь черви! Личинки – совсем другое: особая форма жизни, не окончательная. Кажется, из них должно что-то вылупиться, какие-то насекомые…»
Прямо на тропинке, преграждая ему дорогу, стоит гриб. Он останавливается, смотрит недоверчиво: на этот раз, кажется, крепкий. Осторожно касается мыском ботинка. Ножка переламывается: на сломе все то же деятельное шевеление. «Не лес, а… смердящий труп. – Настроение вконец испорчено. – И еще этот запах. Чужой, неприятный. – Остановившись у кривой березы, он кладет руку на ствол. – Фу! Это ж я сам», – запах его пота, испарины, покрывшей тело.
«Вымыться. Срочно. Пока не вымоюсь, не смогу работать».
Можно нагреть на плитке, но хочется много воды: чтобы смыть испарину, которая схватилась как краска. Тончайшая пленка, облепившая тело, мешает двигаться свободно. Жить и дышать.
Он запирает за собой калитку. Не заходя в дом, прямиком направляется в подвал. Там оборудована ванная. Раньше казалась роскошью, во всяком случае, у соседей не было. Он помнит эту давнюю эпопею, своего рода семейное предание: старые городские районы переходили на центральное отопление. Отец нанял частника: с дровяной колонкой в трамвай не пустят. Вдвоем с водителем втащили на пятый этаж, пристроили на балконе. Там и стояла, кажется, лет пять. А может, и больше, пока ей не подобралась пара, старая ванна – тоже с помойки.
