— Вот это как раз вряд ли... — Гарри покачал головой. — Потому что даже после победы наш герой-министр будет нет-нет, да оглядываться через плечо, чтобы убедиться, что я одобряю его действия, уж я об этом позаботился. Это первое. А второе — я планирую вернуть, как вы выразились, «противовес» нашему дорогому министру.
— Что? Ты... сможешь помочь профессору Дамблдору? — декан Гриффиндора нахмурилась и поджала губы. — Но как? Даже самые именитые целители из больницы Мунго развели руками. У директора выжжена сама основа его магических сил, так как же ты сможешь...
— Скажу кратко. Я — смогу. А детали вам, прошу прощения, совершенно незачем знать. И, кстати, что откладывать... Профессор МакГонагалл, скажите, я могу побеседовать с профессором Дамблдором прямо сейчас?
— Да, конечно, — скупо кинула та. Несмотря на то, что Поттер вел себя вежливо, учтиво и доброжелательно, МакГонагалл уже поняла, что требовать что-то от этого, нового Гарри, бесполезно, что не помогут ни упоминания о возрасте, ни о неоконченной школе. — Он в бывшей комнате Сириуса Блэка. Только прошу вас, мистер Поттер... Он все еще очень слаб, так что... не переутомляйте его.
— Да, конечно, — кивнул Гарри. — Я недолго. А вы пока пообщайтесь с Гермионой и Джинни. Рен, пойдем.
Только в тот момент, когда он произнес эти слова, присутствующие заметили, что Гарри пришел не один. Юноша настолько сильно смог сконцентрировать внимание окружающих на собственной персоне, что даже тех, кто стоял чуть ли не вплотную к нему, было трудно заметить.
— Джинни! Дочка! — надтреснутым голосом произнес Артур и привстал навстречу своей младшенькой, подавшейся к отцу. А Гермиона спокойно и вежливо поприветствовала всех своих знакомых.
Гарри же со своей спутницей поднялся на второй этаж и тронул ручку знакомой двери.
* * *
Дамблдор очень сильно сдал.
И раньше не отличавшийся полнотой, он страшно похудел. Лежащие поверх одеяла старческие руки с увеличенными артритными суставами напоминали высохший хворост, белые, как снег, волосы и борода казались приклеенными, бледная кожа на кистях, щеках и лбу истончилась, став на вид хрупкой и ломкой, как вековой пергамент.
Единственным, что осталось в директоре Хогвартса прежним, были его ярко-синие глаза за половинчатыми очками и улыбка. Правда, Гарри уже знал по собственному опыту, как стремительно сбегает эта улыбка доброго дедушки с тонких, бескровных губ, когда на лице появляется властно-повелевающее выражение, и лишних иллюзий не питал.
