В кресле перед микрофоном сидел, положив ногу на ногу, высокий элегантный мужчина, который мог бы служить эталоном «нордической красоты». Он превосходно владел собой, давал четкие и исчерпывающие ответы на вопросы, которые перед ним ставили американский и советский обвинители. Еще полупустой после веселых рождественских каникул зал погрузился в мертвую тишину. Отто Олендорф, командир айнзатцгруппы «D», хладнокровно рассказывал, что к реализации поставленных перед ними задач айнзатцгруппы приступили в начале июля 1941 года. В инструкциях, определявших круг их обязанностей, на первом месте стояла программа ликвидации «лиц еврейской национальности и советских комиссаров». Все «неполноценные лица» назывались «партизанскими бандами». К таковым относили также случайных прохожих или жителей населенных пунктов, чем-либо не угодивших эсэсовцам. Айнзатцкоманды не щадили ни женщин, ни детей, ни стариков. «Моральное воздействие ликвидаций на мирное население было просто поразительно. Особенно из-за большого количества уничтоженных детей в возрасте до 5 лет и даже младенцев…»
Обергруппенфюрер СС Отто Олендорф спокойно поправил и без того безупречный пробор.
Геринг свирепо засопел и хрипло пробурчал сидевшему рядом Гессу, безучастному ко всему, что происходило вокруг:
— Еще один запродавший душу врагу! Эта свинья рассчитывает, что его помилуют, но ему все равно висеть…
Денис сидел за столиком в баре, рассеянно мешал ложечкой сахар в чашке кофе. По радио шла трансляция из зала суда. Олендорфу теперь задавали вопросы адвокаты других подсудимых. Цель их была одна — доказать, что их подзащитные не имели никакого отношения к «ликвидациям». Адвокат имперского министра вооружения Альберта Шпеера поинтересовался знал ли Олендорф, друживший с министром, что тот в 1945 году готовил уничтожение фюрера для спасения Германии и немецкого народа, а Гиммлера за все его преступления планировал выдать союзникам… Ответа Ребров не расслышал, да и ему было совершенно наплевать, что они там планировали, когда стало ясно, что конец близок. Каждый пытался просто спастись, вместо того, чтобы пустить пулю в свой фашистский лоб.
Кто-то сел за его столик. Ребров поднял глаза и увидел Пегги.
— Привет, — кивнул он. — С возвращением в Нюрнберг.
— Спасибо, хотя, признаться, возвращаться ради того, чтобы слышать все это… Как вы думаете, почему этот красавец-генерал столь откровенен сегодня?
— Не знаю.
— Неужели прозрел?
