Лукреция задумалась, походила по комнате, успокаиваясь. Пнула пару листов ногой и заявила:
— Ты — главный герой!
— Не получается, — покачала головой Аглая. — Текст неправильный, обо мне написано мало — только вставки из дневников в начале каждой главы. А потом идет объяснение экономического и политического положения в стране. Как в учебнике по истории за 1971 год.
— Где ты взяла такой учебник? — устало спросила Лукреция, свалившись в кресло.
— В сарае. В коробке с дедушкиными вещами.
— Зачем ты полезла в эту коробку?
— За твоими дневниками.
Лукреция посмотрела на дочь расширенными глазами.
— Я подумала, что у тебя тоже должны быть дневники. Но ничего не нашла, только списки уроков с оценками за третий и четвертый класс Лукреции Смирновской. Ты была отличницей, да?
— Хорошисткой… — прошептала Лукреция.
— Я не хочу быть в твоей книге главный героем, — помотала головой Аглая.
— Героиней… — поправила Смирновская. — Стилистические контрасты. Я делаю это с текстом специально.
— Я не хочу. Я не героиня из обществоведения. Я вообще не героиня. Я — дурочка. Напиши, какая я дурочка. Помнишь, как ты говорила Антону Макаровичу — о трусах под кроватью и морковке.
— Боже, Лайка, это неприлично и никому не интересно!.. — Лукреция откинулась в кресле и закрыла глаза.
— Откуда ты знаешь?
— Знаю и все. Заткнись, а то поссоримся.
Аглая замолчала. Тишина накрыла собой женщин, листы на ковре, стоптанные шлепанцы у кресла и необитаемую птичью клетку с подвешенным в ней металлическим цветком — свадебная роза, привязанная к жердочке.
— Тишина накрыла все саваном… — прошептала Смирновская, — рваным саваном с дырками звезд. Время в руку мне капало салом оплывающих свечек-берез. Крест нательный, сухарики — даром, и постыдная надобность слез…
Она открыла глаза и посмотрела на дочь напряженным взглядом человека, ищущего нужное слово. Аглая сжалась в предчувствии приступа ругательной самооценки у матери. Это обычно у нее случалось после декламации своих стихов или во время их сочинения.
— Милостыня! — воскликнула Лукреция. — Вот она — составляющая моего существования. С юности прошу смерти — у кого?.. У жизни! Абсурд. И почему, спрашивается, теперь, когда я этим уже не живу, я об этом пишу?! Потому что присягой обречена нищенствовать, это уже на подсознании… — Смирновская задержала дыхание, глядя с тоской на розу в клетке.
— А давай… Давай составим список персонажей! — поспешно предложила Аглая.
Лукреция выдохнула и задумалась. Пожала плечами.
