Назад идти пешком я уже не смогла и заныла:
— Давай на троллейбусе?!
— Ходить надо, лентяйка, — проворчала бабуля, но пошла со мной к остановке.
В троллейбусе мне, конечно, никто места не уступил. Толстая бабка, перед которой я стояла, отрывисто сказала:
— У меня ноги в пузырях, а ты молодая.
Дома после фасолевого супа и парочки пирожных меня скрутило основательно, и тут до бабушки наконец дошло:
— Да ты никак рожаешь? Схватки это! — И она бросилась звонить Володьке — водителю Андрея.
Тот примчался через двадцать минут, бледный, и с порога заявил:
— Андрей на совещании. Я его вытащить не смог. Куда везти?
— В девятнадцатый роддом, — голосом, не терпящим возражений, сказала Виктория.
— А это где?
— В п…де! — не моргнув, заявила бабка. — Садись за руль, покажу по дороге…
Как я это вынесла — не знаю, одна из схваток пришлась прямо на трамвайных путях, и название кинотеатра «Родина», мимо которого мы проезжали, навсегда отпечаталось у меня в мозгу.
Я лежала на заднем сиденье, а ногами упиралась в потолок — потом выяснилось, что продавила крышу.
В роддоме, конечно, тоже была очередь. Я стояла согнувшись и тихо стонала: «Я сейчас умру!»
— Да что ты, Светик! Тебе еще часов десять мучиться! — ласково успокаивала меня Виктория.
Наконец меня посадили перед врачом. Схватки были столь частыми, что я еле произнесла свое имя и фамилию. Медсестра же, положив меня на каталку и раздвинув мои ноги, всплеснула руками:
— Бог ты мой! Там уже головка! Ну что ж за дуры такие?! Рожали бы уж дома. В последний момент приперлись! Кошмар!
Вот под эти причитания меня и увезли в родильную палату.
Мучилась я недолго, зато избежала кесарева сечения, правда порвалась страшно — восемь швов. Последнее, что я услышала, проваливаясь в сон, были слова врача:
— Ну вот и славно. Мальчик у нас. Смотрите, мамаша, какой джигит…
Очнулась я уже в палате. Мою попытку подняться пресек голос с соседней койки:
— Ты, милая, лучше не вставай, а то еще хуже будет.
Я посмотрела — там лежала, на мой взгляд, пожилая женщина с отекшим лицом, с какими-то серыми, свалявшимися волосами и голубовато-водянистыми глазами…
Вскоре мы подружились. Я узнала, что зовут ее Тамара, что ей сорок лет и это уже четвертый ее ребенок. Муж Тамары погиб буквально накануне родов в автокатастрофе…
— Он мальчика хотел, — говорила Тамара, — я и родила, а он даже не узнал. Жаль. Одни девочки у нас получались…
Девчонки Тамаркины целыми днями верещали за окном. И она, довольная, кричала им в ответ. А мне ходить было больно, кровь текла уже не так сильно, но с пеленками была просто беда. Их выдавали один раз в день тридцать штук на пятьдесят семь человек. Кто успел — тот и первый! Мне Тамара отдавала свои, но с матраца все равно капало.
