Собралась с силой Сийтэ и затащила бездыханного незнакомца на каменный лоб. Сошла она на берег, а Гора-Рыба говорит ей: «Не волнуйся, Сийтэ, иди домой. Дальше я сама всё сделаю». Сказала так, и на середину озера отправилась.
Стоило руке больного лечь на рыбий глаз, как тело его дрогнуло, и жар стал уходить. Тяжёлый горячечный бред, который мучил Семёна Ульяновича последние дни, отступил и увидел он свет. Свет этот был такой удивительный, что на душе делалось покойно и радостно. Привиделось ему, будто бы он как птица парит над озером. Словно на чертеже отчетливо видел он изгибы таватуйских берегов и сопредельных речек, змеящихся между гор. Волею мысли поднялся он выше облаков и увидел он окрестные города и заводы. Поднялся Семён Ульянович ещё выше, туда, куда даже отважные птицы залетать боятся. Увидел он прямо под собой весь уральский водораздел плавником стремящийся с севера на юг. Одесную Урала уходили землю в Сибирь, открывая взору великую Азию, по степям которой неслись кочевые племена, а в непролазной тайге царили медведи да волки. Ошуюю начиналась иная страна — Европа с возделанными полями, торговыми городами и нарядными столицами. Дух захватило у Ремезова от красоты и размаха российской земли. В тот же миг стал он падать, но не было ему страшно, а было только радостно. Казалось ещё чуть, и расшибётся он о каменный остров, что посреди озера лежал, только вместо этого провалился Семён Ульянович в глубокий целительный сон.
На третий день поутру Леонтий Ремезов, разбудил Афанасия Белого с рассветом, чтобы за отцом на тот берег плыть. Спустились они к лодкам, только видят — что за диво! — прямо на мостках человек в исподнем лежит, не то мёртвый, не то сном зачарованный.
«Отец!» — закричал Леонтий и бросился к нему. И точно, это был Семён Ульянович собственной персоной, живой и невредимый. Очнулся он от крика, глаза на сына поднял, и сказал только два слова: «Бумагу, чернила…».
Помогли ему до дому доковылять, усадили за стол, а Леонтий из кареты принёс большой лист да письменный прибор. Слабою рукою Семён Ульянович наносил на чертеж линии, время от времени зажмуриваясь, чтобы сверить картину с памятью.
«Что это, батюшка?», — изумился Ремезов-младший. «Это, Леонтий, хорография сибирских земель, на которой все наши разрозненные чертежи сойдутся». — «Раньше вы не ведали, как их сложить, а теперь знаете. Откуда?» — любопытствовал юноша. «Было мне видение, пока я без памяти лежал: точно птицей поднялся я в небо, да так высоко, что всю землю одним взглядом окинуть мог». — «Да полноте, батюшка, можно ли снам-то верить? Сны обманывают нас», — «Так-то оно так, только этот сон особый был — мне одному предначертанный. Будто сам Господь от смерти меня спас и мир свой мне во всей красе показал, чтобы сумел я свою многолетнюю работу к итогу привести».
