Перекрестились скитники, по убитым загоревали да за живых порадовались.
Ещё Панкратий так сказал: «Братья и сёстры мои, это вовсе не значит, что испытания ваши на этом закончились. В тот миг, когда злодей душил меня, было мне видение: словно воспарил я над берегами таватуйскими и видел многое из того, что скрыто завесой времени. Будто бы за все недобрые дела да греховные мысли страшный потоп через годы случится, и не все, кто жив, спасётся от него. Будто озеро наше после потопа того удвоится величиной. Будто на берегах его встанут заводы железные да городины каменные. Будто люди из заводов и городин тех будут свои нечистоты в озеро отправлять, а берега свалкой помойной сделают. И наполнится озеро ядом от нечистот тех, и станут берега его болотами топкими, и всплывёт рыба его брюхом кверху, и сделается вода его мёртвой, такой, что на берегах всякое дерево и трава в прах обратятся. Не ведаю я, может, это видение — приговор нашим внукам, а может, это предупреждение им.
Так наказываю вам, а вы детям и внукам своим накажите жить так, чтобы не сбылось всё это. Если останется чистой вода таватуйская, то и земля вся наша процветать будет, а коли озеро в грязь превратится, то скотом сделается человек и дети его скотами народятся».
Страшными и непонятными показались скитникам слова Панкратия. «Скажи, отче, а кто человек этот, что принёс тебя сюда?», — спросил кто-то из скитников.
«Это великий человек: он унх и зовут его Уйго, сын Уйрала, — отвечал Панкратий. — От него зависит многое, что случится здесь от века до века. Зла никому он не сделает, а добра даст вам столько, сколько вы попросите. Он будет заботиться о вас, когда меня не станет. Не смотрите, что он немой — зато он сердцем умеет так говорить, что любой язык позавидует. Полюбите его, несмотря на то, что это из-за него камнем люди наши стали».
«Не хватало нам, истинным христианам, к язычнику-дикарю в завет идти! — крикнул старший из кабаковых сыновей. — У него, как у чёрта, чешуя на теле растёт, а там уж гляди, и хвост и рога покажутся».
«Не в своём уме ты, старче! Как я могу полюбить того, кто мужа моего камнем сделал?», — крикнула Катерина, вдова орловская, и увела детей своих на берег. С того дня Орловы отказались от старой веры и сделали себе дом у воды.
Остальные же молились три дня и три ночи. А унх с чешуёй на груди ни на миг от Панкратия не отходил. На четвёртый день старцу хуже стало — ни слова сказать, ни подняться.
