Несколько секунд они пролежали молча, прижавшись друг к другу и не шевелясь. Только сейчас Кристина заметила, что они лежат на груде из одеял, простыней и подушек.
— Твоя постель теперь похожа на поле битвы, — сказала она, пытаясь вытащить из груды простыню, чтобы накинуть на их мокрые, все еще разгоряченные тела.
Он принялся помогать ей. Взявшись на уголок простыни, они вместе пытались вытащить ее из постельной груды.
— А она упрямая, — после долгих усилий заметила она.
— И правда, — согласился он. — Вот уж никогда бы ни подумал, что простыня может оказаться такой упрямой.
— И почему она вдруг такой стала? — спросила она, глянув на него.
Он как будто на миг задумался.
— Думаю, потому что мы лежим на ней, — глубокомысленно заключил он.
— Ты прав. — Она с глубоким пониманием кивнула и возобновила усилия.
— Есть выход, — наконец сказал он.
— Интересно, какой? — Она с любопытством посмотрела на него.
— Очень простой, — заявил он. — Мы можем сами забраться под простыню.
Она расхохоталась.
— Правду говорят, что после того, как долго занимаешься любовью, заметно глупеешь, — проговорила она сквозь смех.
Риши усмехнулся.
— Ты хочешь сказать, что к утру мы превратимся в полных дурачков?
А потом властно развернул ее к себе и обхватил руками. Она не успела сообразить, что происходит, как он со скоростью ястреба набросился на ее алые, припухшие от поцелуев губы, похожие на цветок дикого мака.
И опять она металась, извивалась и стонала под его сильным, горячим, упругим телом. И опять он дарил ей то, чего еще ни один мужчина не дарил — бесконечные открытия новых вселенных блаженства, уничтожающего прошлое и будущее. И опять в горячечном исступлении она бормотала слова, которые срывались с ее губ, как пение птицы — легкое, бессмысленное, но полное жизни и страсти сплетение звуков.
— Ты мой… Слышишь? Я люблю тебя… Единственный… Любимый… Я всегда буду любить только тебя… Тебя одного… Ты мой… Понимаешь? Мой…
У него от этих слов сжималось сердце, вихрь проносился сквозь душу и плоть, еще сильнее разжигая огонь желания. Ему хотелось плакать и смеяться одновременно, и еще дарить ей наслаждения до бесконечности. Счастье переполняло его сердце, лишая его дара речи, превращая в бессловесного глупца.
А когда, обессиленные, они нежились в объятиях друг друга, он крепко прижимал ее к себе, боясь даже допустить мысль о том, что однажды она может ускользнуть из его рук.
