Тело сковал холод. Рванулась по жилам не горячая кровь, а студеная вода и обрушилось внутрь что-то чужое, стылое. Распахнулись перед взором звериные желтые глаза, потянули в черную пустоту.
Ах ты, дрянь этакая! Играться вздумала? И колдун одним несильным напряжением воли вышвырнул навь из тела.
Девчоночка скорчилась на земле, по-прежнему прижимая к груди дохлого волчонка и заскулила:
— Бо-о-ольно…
Мужчина склонился над ней и с холодной яростью произнес:
— Я тебя за это к месту на кровь привяжу. Век тут бродить в трех соснах будешь, паршивка.
Она заплакала безутешно и горько, понимая, что человеку, на тело которого по глупости покусилась, достанет сил выполнить угрозу.
Тамир шагнул обратно в круг и склонился над переметной сумой, чтобы достать узкий кожаный ремешок и сплести науз. Навья подскуливала у него за спиной — жалкая, скорбная.
Как же, жалкая! Скольких она уже сгубила? Может статься, что и не один десяток, если не первый год тут бродит.
— Дя-а-аденька… Не на-а-адо… — захлебывалась девчонка.
— Ты что плачешь? — вдруг услышал Тамир за спиной мягкий мужской голос.
Навья затихла. Колдун рывком обернулся и увидел стоящего за кругом незнакомца. Лет ему было около сорока — высокий, длинные посеребренные годами волосы убраны в хвост, в темной бороде от уголков губ вниз пролегли белые полоски седины. Одет в сермягу, посконные штаны и сапоги из рыбьей кожи. На колдуна диковинный гость не смотрел.
— Намаялась? — спросил он ласково у девочки. — Ну, иди сюда. Я тебя спать отпущу.
Она вскинула на мужчину полные надежды глаза и шагнула вперед. Тамир смотрел на происходящее, затаив дыхание, нащупывая на всякий случай убранный за пояс нож. Ну как придется быстро кровь отворять.
Широкие, как лопаты ладони легли на голову ребенка.
— Уходи с миром, — сказал незнакомец, и его руки охватило мертвенное зеленое сияние.
Маленькая хозяйка мертвого волчонка улыбнулась и… исчезла. А мужчина обернулся к стоящему в кругу колдуну и сказал:
— Устал я с ними…
Ночь отозвалась шумом деревьев, и Тамир остался один.
Черное пепелище. Сырое, вонючее, страшное. Погорельцы медленно разбрелись по дворам, выискивая хоть что-то уцелевшее. Над мертвой деревней летели причитания и плач…
Майрико обессиленная опустилась на обгорелый чурбан и уткнулась лицом в изрезанные ладони. Ее колотил озноб, а в груди разлилось гулкое опустошение. Не терзала совесть, не лезли в голову переживания о сгинувших людях. Страшно озябли и вымокли ноги. Болела поясница — видать сорвала, когда закидывала девчонку-подростка на лошадь. Откуда только мощи столько взялось? А теперь вот, едва опасность отступила, накатила мучительная слабость. Дергало израненные руки, ломило каждую косточку, а тело охватила мелкая дрожь.
