В эту минуту в тюрьму ворвался отряд зеленых. Арестанты бежали в горы. Феньку спросили, почему не видно Илько.
Фенька вскинула сползавший с плеча карабин и ответила:
— Загнулся наш Илько. Сердце у него подтаяло.
В огне броду нет.
Мама рассказала:
«Однажды я проснулась среди ночи, Артем сидел за столом, заваленном рукописями. Окликнула его, он обернулся, и я увидела, что он плачет.
— Артем! Что случилось?!
— Послушай, — сказал он.
И прочел последнюю страницу „Дикого сердца“».
Критика отмечала возросшее за год мастерство Артема Веселого.
Александр Гербстман писал:
«Уже почти нет типографских ухищрений, слова говорят сами за себя, сравнительно с „Реками огненными“ мало „зауми“ — новых словообразований, имеющих не логический, а лишь звуковой смысл, но речь нервна, содержание — сжато, насыщенно […]
Артем Веселый насквозь пронизывает свою прозу образами — сочными, выразительными: „парус был налит пылающим ветром“, „трепалась портянка задорным собачьим ухом“, „вилась Фенька в мужиках, как огонь в стружках…“» >2
Большую часть статьи «Артем Веселый» критик И. Крути посвящает анализу рассказа «Дикое сердце».
«Артем Веселый не знает статики событий. Он весь в движении, в порыве, в горении, в сотне переплетающихся дел, в тысяче забот. Он слышит ход революции и чувствует ее бурный темп […]
Если в „Реках огненных“ и „Вольнице“ Артем Веселый фиксирует кипение революции, ее разгул, то в „Диком сердце“ им делается первая попытка показать ее организованность, захватить в поле своего творчества уголок жизни тех масс, которые революцию делали и которые выдвинули из своей среды незаметных, но подлинных героев […]
Артем Веселый не был бы художником, если бы он не увидел и не отметил те отрицательные явления, которые должны породить лишения, голод и холод среди разношерстной повстанческой массы. Но он еще художник-революционер и потому знает, что недовольство комиссаршей, требование спирта и прочее — все это — второе, маловажное, преходящее, что в часы боя уйдет на задний план мелкое и случайное, что умеющие так страдать, так чувствовать и так любить, сумеют побеждать.
„Слышим — опять каратель идет, надо в лес подаваться. И увяжись за мной Марька. Никак не хотит дома оставаться. И упрашивал ее. И умаливал.
— Не останусь, да не останусь.
У нас меж собою уговор был — чтоб бабой в отряде и не пахло. Чево тут делать? С версту от станицы умотали…
— Вернись, скаженная!
— Смертынька моя… Убей, не вернусь.
Заморозил я сердце. Сдернул карабин с плеча.
