Дина нажала дважды быстро и резко на кнопку звонка. Переступив через высокий порог, она закрыла за собой дверь и направилась к небольшой изящной «клетке». Ей всегда казалось, что в этом лифте должна находиться канарейка, а не люди, но сегодня ей было не до шуток; она нажала на кнопку седьмого этажа, который был самым верхним. Мадам Дьюрас занимала там целый этаж с надстройкой.
Безликая горничная в форменной одежде ждала у двери, когда Дина переступила через порог.
— Oui, madam?[48] — Она с неудовольствием и даже неприязнью взглянула на Дину.
— Je suis madame Duras[49]. — Ее французский звучал ужасно, но ей было наплевать.
— Ah, bon[50]. Мадам ждет вас в гостиной.
Как мило. Разливает чай? Дина стиснула зубы, шагая вслед за горничной в гостиную. Все было как всегда, все на своем месте. Никто бы не поверил, что внучка мадам Эдуард Дьюрас почти умирала в больнице в двух милях от ее дома. Когда горничная привела наконец Дину в комнату, все было в безукоризненном порядке, включая саму мадам Дьюрас. На свекрови был темно-зеленый шелковый халат, прическа ее была безукоризненна, а шаг вполне твердый, когда она направилась навстречу Дине с вытянутой рукой. И только глаза ее были неспокойны. Она поздоровалась с Диной за руку, поцеловала в обе щеки, посмотрев с неудовольствием на выражение лица невестки.
— Ты только что приехала? — Глазами она показала горничной на дверь, и та в мгновение ока удалилась.
— Нет. Я пробыла с Пилар весь вечер. И мне еще надо повидать доктора. — Дина сняла жакет и почти упала в кресло.
— У тебя очень усталый вид. — Пожилая дама смотрела на Дину с каменным лицом. И только выражение лукавых, много повидавших на своем веку глаз давало понять, что в них, несмотря на всю твердокаменность, была жизнь.
— Устала я или нет — неважно. Кто, черт подери, этот Киршманн и где он?
— Он хирург и пользуется известностью во Франции. Он был с Пилар до полудня и снова будет у нее через несколько часов. Дина… — Она заколебалась, а затем несколько мягче сказала: — Он сделал все, что мог. По крайней мере, на данный момент больше сделать ничего нельзя.
— Почему нельзя?
— Теперь нужно ждать. Она должна набраться сил. Она должна… жить. — При этом слове она заметила выражение боли у нее на лице. Дина провела рукой по глазам.
— Не хочешь ли перекусить?
Дина покачала головой.
— Мне нужно принять душ и немного отдохнуть… И… — с выражением мучительной тревоги на лице она произнесла: — Я извиняюсь за свое появление таким образом. Я не сказала вам ни одного слова, приличествующего приходу, ни «рада видеть вас», ни «как вы поживаете», но, мама, я прошу прощения, я просто была не в том состоянии, чтобы их вымолвить.
